Иннокентий Сергеев - Танец для живых скульптур Страница 31

Окно было открыто настежь.

Дверь тоже.

Я огляделся.

Она лежала как неживая. Потом я подошёл к окну и закрыл его.

Я обернулся.

.........................................................

" Ты очень переживал?"

"Я... не знаю... Да. Но, странно, я не раскаивался".

"У тебя просто не было другого выхода, ты ведь искал его",- сказала Каролина.

"Да, но у меня был телефон, который стоил пятнадцать баксов за ночь,- это к примеру..."

Она вздрогнула. Что?

"И ведь я даже не знаю, сколько их было. Ведь, наверняка, кто-нибудь не заплатил!"

"Подожди. Почему пятнадцать?"

"Что? Да какая разница, это я так, к примеру..."

"Объясни мне, почему пятнадцать".

Я посмотрел на неё.

"Ну, как-то раз зашёл в кафе, а там, оказывается, собираются..."

Она мрачно кивнула.

"Я не знал этого. Сел за столик".

"Не знал?"

"Конечно, не знал. Зачем мне это?"

"И... что же?"

"Подсел какой-то тип, довольно приятный. Заговорил. Стал угощать, всё нормально, сидим. Беседуем. А потом вдруг... предлагает. Я ему говорю: "Извини, не могу". Он ничего, никаких претензий: "Всё. Понимаю". А до этого всё расписывал, как я ему нравлюсь. Дал телефон. Звони, говорит, в любое время..."

"Это хорошо, что он деньги предложил".

"Да? А ты откуда знаешь?"

"Это значит, что он сразу же понял, что ты не из этих. Подумал, что тебе просто деньги нужны".

"Я, честно, не знал".

"Ну конечно, я верю тебе. Ты не помнишь этот телефон?"

"Да я в него не заглядывал даже. И вообще, я его выбросил".

"Ну и правильно".

"Дался тебе этот телефон..."

.................................................................

С ней произошла странная перемена. Даже не так,- это было бы так, если бы я мог сказать: "Это она, просто сильно изменилась",- но её больше не было.

Она стала послушнее собаки.

- Ведь я предлагал тебе, ещё в январе, помнишь? Я предлагал тебе уехать вместе. Что ты мне сказала тогда?

Она молчала.

- Не сейчас, да? Подождать нужно было. Ты хоть сама понимала, чего я должен был ждать? Я не могу больше ждать, пойми!

Она не отвечала.

- Что я должен был делать? Сдохнуть тут? Вместе с тобой?

Я пытался расшевелить её, но она расчёсывала волосы. Потом смотрела в окно. Я устал говорить и замолчал. Она потянулась за колготками.

- Куда ты собираешься идти?- спросил я с тревогой. Спросил ещё раз.

Она тупо посмотрела на меня. Потом хрипло сказала: "Пить хочется".

- Я принесу. Сиди.

Она покорно взяла воду. Стала пить.

- Что ты собираешься делать?

Она, кажется, не поняла, к кому я обращаюсь. "Ладно",- подумал я.- "Пусть отойдёт".

А вечером я стоял на лестнице и прислушивался к её голосу. Она говорила в трубку: "Мы занимаемся. Я готовлюсь. Он помогает мне. Я останусь ещё на день. Я не маленькая".

Она говорила с матерью. Она должна была остаться ещё дня на три. Она неважно выглядела.

Я прислушивался. Она повторяла всё в точности. В точности, как я ей сказал.

В ней что-то сломалось? Она была послушнее собаки.

Я уже начал подумывать о том чтобы взять её с собой. Я не мог бросить её так, знал, что не смогу этого сделать. Это была ловушка.

Ночью она слегла.

Я решил, что это простуда, сбегал в дежурную аптеку, принялся кормить её лекарствами. Даже мёду купил. Поил её молоком с содой. Она принимала всё безропотно. Это было кошмаром.

Я рассчитывал поднять её за два дня.

На пятый день у неё начался сухой кашель. Это была пневмония.

А потом приехала её мать и забрала её.

Её положили в больницу. Я приходил к ней. Приносил печенье, яблоки, что-то ещё...

15 февраля я уехал на море.

На море. Я встретил её на море. Её звали Мария Каролина.

Мы вернулись вместе.

Они с мужем жили раздельно, у неё была своя квартира.

Я думал, что так будет всегда, что мы никогда не расстанемся, как не думаешь, что когда-нибудь умрёшь, ведь жизнь ещё только-только началась.

Я чувствовал себя так, как будто только родился.

Она боялась чего-то и не говорила об этом.

Я не мог понять, чего же, когда вокруг весь мир, и впереди вся жизнь!

Я не мог даже вообразить себе, что когда-нибудь она скажет мне: "Уходи".

Изнеженный, томный, я примерял перед зеркалом новую позу, жест, выражение глаз и видел в нём женщину, мужчины не было больше! Я ликовал.

Передо мной был весь мир, нежность лепестков его роз, тепло его очагов, прохлада фонтанов, истома тенистых аллей его садов, великолепие и пышность его дворцов, его свет... век наслаждения... Вся жизнь!..

Здесь нет боли и страха, какой демон ворвётся чтобы найти меня здесь, когда я сам - единственная дверь, ведущая сюда из мира, который остался там, снаружи, и я закрыл эту дверь. Никто не откроет её.

Только я один знаю о ней, но скоро забуду.

Она боится. Но такова её слабость, ведь она женщина. Разве я женщина? И разве я мужчина? Что осталось от того прежнего, кем я был, разве что этот страх... Разве это страх?

Я должен знать, что я не боюсь... Открыть эту дверь, и тогда я забуду о ней, навсегда забуду о ней. И её не станет.

Ведь это даже не страх, всего лишь тень...

Я вышел на улицу.

На тротуарах чавкало грязной ледяной кашей. Машины давили, разбивали её колёсами, проезжали мимо. Был вечер.

Холодные апрельские сумерки.

Сизая дымка, рыжие клочья над крышами, серые улицы в тёмных стенах электричества окон квартир, огни.

За два квартала до места мне стало вдруг страшно, я попытался совладать с собой, но тело обмякло и не желало слушаться.

Я зашёл в кафе и выпил чашку кофе.

Посмотрели на меня странно, но ничего не сказали. Наконец, я взял себя в руки.

Синева уже загустела на холоде, и в темноте я не сразу заметил его и прошёл мимо. Он окликнул меня.

Я обернулся на голос. Он подошёл.

Тянет или подталкивает? В разных песнях это называют по-разному.

Оцепенение. Гипноз.

Ты стоишь на самом краю пропасти и беззвучно говоришь себе: "Уходи! Уходи немедленно!"

И не можешь уйти. И всё дальше, дальше склоняешься над пустотой бездны, она зовёт, её голос парализует, и ты не можешь сопротивляться и всё дальше склоняешься над ней, и вдруг ты теряешь равновесие, и в голове взрывается: "Нет?!" И бездна хватает тебя, и уже не вырваться из её объятий, не разжать хватки, а только скользить, скользить навстречу, скользить! И сердце, захлебнувшись, рвётся, ты падаешь. Она заполучила тебя: "Теперь ты мой!"

Ещё в машине, когда он вёз меня через город, что-то тоскливо заныло во мне, холодной, тонкой иглой. Это был тот самый страх, который заставляет человека пересесть на другое место в автобусе, уйти с места, которое через четыре минуты будет смято, сорвано, искорёжено грузовиком, вылетевшим на знак, врезавшимся, ударившим, ворвавшимся треском стекла, месивом железа, криками ужаса, боли, снарядом смерти...