Кир Булычев - На полпути с обрыва Страница 32

– Я никому не скажу.

– И презирать не будешь?

– Тебя жалеть надо.

– А вот это лишнее. – Нинеля взяла себя в руки. – Жалость унижает человека. Так учил Горький.

– Зачем он вас так глупо учил?

– Помолчи, Кора, а то ты плохо кончишь. И светлое будущее под вопрос поставила, и великого писателя Горького не помнишь. Может, ты в будущем и в школе не училась?

– Кое-как училась, – призналась Кора. – Компьютер меня учил, а я его обманывала. А что еще твой писатель Горький сказал?

– Он про тебя сказал: если враг не сдается, его уничтожают.

– Это он тебе сказал? Или Эдуарду Оскаровичу?

– Он всему миру сказал!

– Надо было громче говорить, – откликнулась Кора, – а то до нас не долетело.

– Больше я с тобой о политике не разговариваю. И ни слову не верю, поняла?

– Поняла, – улыбнулась Кора.

– Я сначала думала, что ты наша, помогала тебе. А ты – враждебный элемент.

– Никому я не враждебный элемент. И не надо меня уничтожать.

– Ну, спи тогда, – сказала Нинеля. – У тебя день был трудный. Я бы еще многое у тебя спросила, но боюсь.

Страшно и удивительно заглянуть в будущее. И неизвестно, верить ли, что будущее станет чужим, или сохранить свою веру в чистоте.

Нинеля поднялась с койки. Койка громко скрипнула.

Синь за окном чуть-чуть посветлела, а может быть, это Коре показалось.

Неуверенно запела какая-то птичка, оборвала песню, будто сама удивилась своему пению.

«Если кто-нибудь придет еще, – подумала Кора, – убью на месте».

Но никто больше не пришел.

До самого утра.

– Подъем, подъем, подъем! – кто-то шел по коридору и кричал.

А снаружи гудела сирена.

Шум стоял страшный – будто нельзя людей разбудить по-человечески.

Особенно было обидно, потому что снился сладкий сон, в котором инженер Всеволод катал Кору на махолете, для чего ему пришлось крепко прижать ее к себе. Было страшновато, но очень приятно – внизу, далеко проплывали городки и отдельно стоящие здания неизвестной красивой страны. Махонькие человечки махали снизу махонькими ручками, узнавая Кору. Кора знала, что полет на махолете завершится вон на той зеленой мягкой лужайке, где их со Всеволодом никто не потревожит…

Потревожили! Сиреной!

Кора опустила босые ноги на остывший холодный пол.

По коридору топали сапоги, шлепали босые подошвы.

Дверь к Коре растворилась, залезла морда медсестры неизвестного пола и рявкнула:

– Тебе что, особое приглашение?!

Кора натянула туфли – как хорошо, что она их сохранила! Умывальня и туалет обнаружились дальше, в конце коридора. Санузел был один на всех жителей этого коридора. У умывальника под портретом президента возился, медленный и уверенный в себе, Влас Фотиевич, совал палец в коробку с мелом и тер зубы.

Он обернулся – весь рот белый – к Коре и прорычал:

– Зубного порошка нету.

– И туалетной бумаги тоже, – отозвалось из кабинки туалета.

Кора стала ждать своей очереди.

Потом пришла принцесса, но, увидев мужчину, сразу убежала.

– Дура, – сказал Влас Фотиевич. – Думаешь, терпеть будет? Сейчас за угол побежит. Они все, татары, такие. Ох, долго еще приобщать их к цивилизации.

Из кабинки вышел Миша Гофман, поздоровался с Корой и сказал:

– Извини, что задержал.

Влас Фотиевич принялся полоскать рот. Он отплевывался, урчал, притом не переставал говорить:

– Какие сегодня мучения будут? Вот уж не думал, что приму такой крест на склоне существования.

– Лабиринт, можно сказать, рассыпался, – сказала Кора.

– Значит, тесты, – сказал Влас. – Доктор Крелий еще на той неделе грозился про тесты. Ты знаешь, что это за чертовщина такая?

– Ничего страшного, – сказал Гофман, оттирая от умывальника господина Журбу. – Задают вопросы.

Гофман был такой же заторможенный и вялый, как вчера.

– Зачем?

– Чтобы понять, кто умный, а кто дурак.

– Это и без вопросов видно, – засмеялся Журба и отошел к перекладине, на которой висело большое общее полотенце, и стал искать на нем место почище и посуше.

Вошел белогвардеец Покревский. Он был бледен, отчего уродливый шрам через лицо казался еще более красным и ярким.

– Уже очередь? – спросил он зло. – Это основная черта нашего режима – всюду устраивать очереди.

– Как мы проходили в школе, – вспомнил школьный учебник Миша Гофман, – царское правительство было погублено именно очередями за хлебом в феврале 1917 года.

– Откуда вам знать? – воскликнул ротмистр и направился к кабинке, но тут Кора поняла, что она пропустит все очереди, и кинулась к кабинке первой.

Внутри было густо насыпано хлоркой.

Хлопнула дверь. Кора догадалась, что ушел Миша Гофман.

– Не нравится мне этот Гофман, – сказал Покревский.

– Потише, ваше благородие, – откликнулся полицмейстер. – Они могут быть заодно. Пошли снаружи поговорим.

Когда Кора вышла из кабинки, у крана никого не было. Она решила воспользоваться коробкой с мелом, почистила зубы пальцем и поразилась способности людей разных эпох одинаково приспосабливаться к невероятным обстоятельствам.

– Доброе утро, – сказал Эдуард Оскарович Калнин, который вошел в туалетную.

Кора передала ему мел, а Эдуард Оскарович снял очки и начал протирать их с мелом.

– Знаете, что любопытно, – сказал Эдуард Оскарович, отставив очки на вытянутой руке и проверяя, хорошо ли они очистились, – если бы нас подержать здесь с полгода, получилась бы славная коммунальная квартира! Вы знаете, что это значит?

– Нет, а что это такое?

– Господи, как же это получилось! – воскликнул Калнин. – Мы одинаковые, но не имеем ничего общего.

И тут Коре показалось, что дверь чуть-чуть приоткрылась, – их подслушивали! Она подняла палец к губам, предостерегая Калнина.

– А я молчу! Хотя, впрочем, и не понимаю, кому здесь нужны доносы.

– Этот ужасный Гарбуй хочет все знать о нас и устроить вторжение на Землю.

– Не переоценивайте Гарбуя, – возразил профессор, – он пешка в чужой игре.

– Вы с ним знакомы?

– Разумеется. Он, подобно мне, сделал ошибочную ставку. История непредсказуема. Угадать будущее хоть один раз – это все равно что выиграть в лотерею миллион рублей или автомобиль «Победа», понятно? Если бы я мог избавиться от гипноза бессмертия вождя, если бы я хоть раз остановился и трезво поглядел на то, что Сталин – это старик, который всю жизнь губил свой и без того некрепкий организм водкой, вином и распутством, что не сегодня завтра он гикнется, я бы все мои действия построил иначе. Но я был под тем же гипнозом, под которым находилась вся страна.

– Вы хотите сказать, что Сталин не должен был умереть, но умер?

– Да.