Функция: вы - Юлия Домна Страница 33

– Это как?

– Ну типа… – Пацан беззастенчиво поглядел в мой правый глаз, сравнил с левым. – Четкая. Вот если бы я был принцем и на дуэли потерял бы глаз, то хотел бы себе точно такую же. Понимаешь?

– А женщина что?

– Актриса, наверное.

– Она в порядке?

Пацан добродушно посмеялся.

– Не-е-е. На чем-то, по ходу, крепко сидит.

Я дернулся вверх по лестнице, но пацан вдруг схватил меня за рукав.

– Еще дядька просил передать…

– А?

Мальчишка посмурнел, глядя под ноги.

– Ща… Как же он сказал…

– Шутишь?! Я опаздываю!

– Ой, блин… Не кипишуй.

Я выдернул руку и рванул на платформу. Ожидающий поезд был гладким, округлым, как пуля, с ярко-красными дверьми и антибликовыми графитовыми окнами. Из открытого вагона уже доносился предупредительный голос, описывающий тонкости будущего маршрута.

– А! Вспомнил! – Пацан выбрался следом за мной. – Дядька сказал, что подойдет позже. Попросил, чтоб ты как-нибудь сам.

Я аж оступился.

– Что?!

Над лестницей висел большой циферблат. Железная стрелка гулко скрежетнула. Подняв взгляд, я мельком увидел пустоты между римскими зарубками, каждая шагом в десять минут, и, даже не считая, понял, что двери закроются через секунды.

– В смысле – сам?!

Пацан деловито развернул шоколадку.

– Он вроде как хотел пожрать. Может, стоит пошарить в ресторане?

– Это пригородный! Здесь нет ресторана!

– Э-э-э… хм, – обжевал новость пацан. – Уверен?

– Я… Что?

Я осекся. Разумеется. Энтропы не нуждались в ресторанах. Весь поезд, весь город был их шведским столом.

– Ух и обожрусь я теперь! – Догнало меня уже у дверей. – Если ты знаешь, как обворовывать автоматы, – расшарь, а?!

Я вскочил в вагон и обернулся.

– Взрослые больше не учат тому, что воровать плохо?

– А, ну да… – Пацан благостно вздохнул. – Дядька так и сказал, что ты…

Предупредительный голос перебил его классическим «осторожно-двери-закрываются. Следующая станция…»

– Что он сказал?! – крикнул я.

– Что ты скучный! – вытянулся пацан. – В дурацкой лыжной куртке!

Двери захлопнулись. Поезд дернулся, и платформа вместе с пацаном медленно уплыла влево.

Я вздохнул, прошел в салон. Высокие синие кресла, по три в ряд, выглядывали друг из-за друга белыми подголовниками. Почти все места были пусты. Наверное, поэтому уджат вспыхнул раньше, чем я нашарил в кармане солнцезащитные очки. Перекрытый темной линзой салон окрасился оттенками пустынного заката.

Они действительно разделились. Поземка атра-каотики вилась из вагона в вагон. Я шел по ней, не поднимая головы, стараясь не замечать раскатывающиеся по полотну связей редкие чужие микрокосмосы.

Поезд повело. Я напрягся, удерживая равновесие, и вдруг почувствовал, как в груди знакомо загудело. Я огляделся, прислушался. Людей вокруг стало больше, но, кажется, дрезденская чума действительно вернулась в спящую форму, потому что, если бы я не умел отличать атра-каотику от симптомов тревожного расстройства, то вообще ничего не почувствовал бы.

Не-смотрительница сидела в конце вагона, у окна, прикрыв глаза. Ее отяжелевшие от дождя волосы утратили вчерашнюю роскошь. На скуле зрел синяк. Губа была разбита. Уджат подсказал, что в симбиозе она находилась не меньше двух недель. А еще, что энтроп ее больше не обезболивал. И если бы я не знал, что сделала эта избитая, скатывающаяся в полудрему женщина, чей микрокосмос напоминал черную дыру, если бы ее голос не слонялся по моей голове полночи и утро, фальшиво вопрошая об искусстве, я бы, наверное, крикнул на весь поезд: тут молодая женщина! Ей плохо!

Вместо этого я вздохнул:

– Похоже, никому не нравится, когда его пытаются убить.

Ее веки дрогнули.

– Звучит как начало паршивого воспитательного романа.

Из вчерашнего на не-смотрительнице было только фиолетовое платье, грязное по подолу, с тонкими нитями полуспущенных бретелей. Ни короткого белого пиджака, ни даже обуви. Я не сомневался, что, вслед за синяками, это стало местью симбионта за попытку убить его. Мне стало жаль молодую женщину перед собой. Это обещало все усугубить.

Я огляделся. Пассажиры из передней части вагона ничего не замечали. Мы оба не существовали у всех на виду.

– Почему ты один?

– А вы?

– О… я не одна.

Не-смотрительница улыбнулась, но уджат видел: улыбка – это больно.

– В глазах правды нет, – продолжила она в ответ на мое пристальное молчание. – Разве что… в правом?

Я замер, потому что по-прежнему был в очках. Ее усмешка ожесточилась до проволоки.

– Не люблю, когда мужчины знают, о чем я думаю. Они начинают считать меня предсказуемой. Настроение сразу портится. Вот как сейчас у тебя.

Прагма против мании…

Не-смотрительница думала про нашу вчерашнюю встречу.

Монумент борьбы с внутренними демонами…

Она думала, что убьет меня первым.

– Спойлеры, – прошептала молодая женщина, и, хотя ничто не выдало моих эмоций, она знала, что попала в точку. Ощущение этой власти на секунду приглушило ее боль.

Я заморгал. Уджат погас. Кто-то рассказал ей о нем, обо мне. В этом не было ничего, что я имел бы право не вытерпеть, но одно дело – восстанавливать картинку по кусочкам, и совсем другое – впечататься с разбегу лбом.

Я уставился под ноги. Нужно было взять себя в руки. Я хотел… хотел, ну же…

Я должен был знать.

Мир снова затянуло крупнотканым полотном системы. Все это время не-смотрительница прикрывала руками живот. А под ними – я даже не сразу понял, что под – роилось черным-черным-черным. Но и золотым. Я видел, как атра-каотика кипела в ее внутренних органах, как сияние усугубляло зияние, а, вглядевшись в него, резко понял, что́ на Южном вокзале имело температуру тридцать восемь градусов.

Она.

Вся – она.

Искры были внутри сидящей передо мной женщины.

Уджат перегорел. Я немного тоже.

– Садись, – кивнула она на сиденья рядом. – Пока вокруг люди, мы оба в безопасности.

Я послушно сел, оставив кресло между нами. Снял очки, отупело потер переносицу. Напрасно я беспокоился, что сорвался к ним, не имея плана. Подобного не вместил бы ни один мой план. Злосчастные искры вдруг оказались так близко, буквально в одном размашистом движении руки, но я не знал, что могло быть недосягаемее внутренностей живого человека.

– Послушайте, я… я не знаю, насколько вы понимаете, что происходит. Очевидно… понимаете, раз все так, но… Эти штуки внутри вас… Они тоже живые. Они убивают то, что убивает вас, но не так, как оно убивало вас раньше. Вы можете умереть. Ваш энтроп больше не сможет это контролировать…

Молодая женщина посмеялась:

– Контроль – в принципе не его сильная сторона.

– Но… ради чего?

Бессмысленнее, чем спрашивать вот так, было бы добавить пожалуйста.

Я снова поглядел на нее, теперь без уджата. Ее лицо было серым и припухшим, как мертвый моллюск. Но черты, но мышечные линии, из которых сплетались выражения, – сейчас это была снисходительная улыбка: в смысле ради чего? – не потеряли вчерашней телегеничности. Что-то в ней было сильнее боли.

– Кто открыл вам дверь? – выдохнул я.

– Никто, – продолжала улыбаться женщина, но не глазами. Из них на меня смотрел чуткий, выжидающий зверь. – Веришь?

Я бессильно отвернулся.

– Где пистолет?

– М?

– Вы стреляли в энтропа. Из пистолета. Где он?

Она усмехнулась.

– А ты без магического глазика