Наталья Баранова - Игры с судьбой. Книга первая Страница 33

— Эй, рэанин!

Зов ударил по обнаженным нервам, заставив вспомнить все и даже чуточку больше. Обернувшись, он посмотрел в разные испытывающие глаза Императора, подкравшегося тенью.

— Да, господин.

— Что ты здесь ищешь, рэанин?

Какое чудо позволило не дрогнуть, но солгать? Какое чудо позволило нарисовать на губах мягкую, ничего не значащую улыбку? Видно, покровительствовала судьба. И словно туман опустился на душу, ватной прослойкой отделив действительность от чувств. Он видел и не воспринимал. Смотрел, осознавал, только чувствовать не мог. Оттого и не сжималось в коллапсе сердце. Оттого и смотрели прямо серые, холодные глаза, не отражая ни суетного страха, ни праведной ненависти.

— Я пришел служить Эрмэ. Но нравов и обычаев Империи мне не познать, прячась в келье.

И вновь уколол взгляд разных глаз. Император смотрел, испытывая. Но этого взгляда Да-Деган не боялся. Отгорело, отожгло, словно ватная пленка спустилась и на воспоминания о былом. Оно отодвинулось, перестало жалить и жечь. Минуло.

А Да-Деган усмехнулся, чувствуя, как натыкается взгляд Императора на ледяную стену равнодушия, скользкую и гладкую, на поверхности которой нет ни единой трещины.

— Что ж, — мягкий голос, мягкий и обманный. — Пойдем….

Пойдем….

И нет сил, чувствовать боль, и противиться тому, что неизбежно. Ненависть. Только ненависть давала силы, только ненависть высушила слезы в застывших озерах светлых глаз. Только ненависть, захватив в плен и душу и мысли и само дыхание, заставила последовать за Императором.

Огонь и смерть. Словно кадры страшного кино. И декорациями — райский сад в котором должна б была жить безмятежность. Да-Деган смотрел в искаженные юные лица, зная, что ни одно из них ему не забыть. И что никогда не вытравить из памяти ни запаха горящей юности, ни запаха страха.

И качалась реальность гигантской волной, а он был щепкой.

"Он отомстит за все"….

Ты смеешься, судьба? Ты качаешь на качелях. Ах, отчего с губ умирающего тэнокки пеплом опали эти слова? Разве ж одному человеку удержать на плечах такой груз? Разве оплатить по всем счетам? Разве реально объять необъятное?

Проснуться бы!

Только реальность не сон — не отмахнешься как от назойливой мухи, не изменишь существующий порядок вещей взмахом ресниц.

Он шел за невысоким, гибким как, куница человеком и казалось — все уже было. Остановившись около светловолосой девушки, почти девочки, с стеклянным, словно неживым взглядом серо-зеленых глаз, Император неожиданно обернулся. Сверкнул нож, вынутый из ножен. Серебристая, благородная сталь, с вязью рун черненого узора.

Толкнув девчушку на колени, Император молниеносно перерезал несчастной горло. Кто-то доселе незамеченный с черной чашей в руках вынырнул из тени, склонился над жертвой, собирая кровь.

А Император уже стоял снова рядом. Раздувались ноздри, словно ноздри хищника. Вились черным торнадо крутые локоны и диковатым, страшным огнем безумия горели глаза, а на губах играла презрительная, так хорошо известная Да-Дегану усмешка.

— Ты знаешь какова она, живая кровь на вкус? — молвил Хозяин Эрмэ. Взгляд разных глаз жег, словно огнем. — Там, в вашей заплесневелой Лиге не подадут подобного лакомства. Там слишком ценят… жизнь. Ну, да она недорого стоит.

Кто-то подал черную чашу в руки Императора. И, заглянув в кубок, тот усмехнувшись передал чашу Да-Дегану.

— Пей, — произнес ласково. — В знак того, что отныне верою служишь мне.

Где-то в глубине черных зрачков полыхало багровым огнем злорадство. Там, в глубине глаз — угольев пряталось любопытство. И близко шелестела саваном Ее Величество Смерть.

Ни уронить, не опрокинуть, ни отдать назад. Нельзя. Не существует предлога отказаться от страшного угощения. Откажешься пить — вольют силою, поставив на колени, а следом и твою жизнь заберет острый коготь покрытый чернеными рунами, уронишь чашу — разорвут на куски. Выльешь наземь, так рядом оросит почву твоя кровь.

И смотрели волчьи очи, и предвкушением нового развлечения, разгоряченные собирались в круг плотной стаею десятки нет, не людей, но нелюдей.

И дрогнуло сердце. Сжалось от боли. Словно пробивши защитный панцирь, ударил в беззащитное мягкое сердце нож.

Да-Деган вздохнув, поднял кубок, пил, не чувствуя вкуса…. Глоток, другой, третий….

Отпив, отдал кубок в чужие руки. Чаша пошла по кругу. Император смотрел с недоверием. Ошеломленно. Пьяный кураж слетел с него, словно шелуха.

— Ты странный лигиец, Да-Деган, — проговорил он. — До сих пор ни один из Вас не пригубил этой чаши.

16

Плескалась голубая вода, нежной прохладой ласкала тело, смывала копоть и грязь. Неяркий свет не резал глаз. Успокоение, похожее на сон. И тишина в которой гулко разносился звук шагов. И уносилась куда-то тревога.

Открыть глаза, только что б снова закрыть их.

Небольшое помещение, похожее на маленький грот и чаша бассейна, полная свежей проточной воды. А свет проникает, словно б сквозь трещины потолка. И где-то совсем в ином мире и копоть, и зной, и пьяный угар.

И чья-то рука ласково перебирает пряди. Тэнокки — невысокий, юный. В прядях волос огонь, смешанный с тьмой. Ночь и пламя. Черный и алый.

— Ты меня сюда принес?

И мягкая улыбка на полных губах и знак отрицания.

— Не ты…

Оттолкнуться б от берега и доверившись волнам плыть по глади странного сна. Только это не сон. И звучит, разгоняя тишину знакомый голос — сильный, жесткий, лишенный вкрадчивых ноток властителя.

— Очухался?

И можно даже не гадать, кому он принадлежит. И сквозь прикрытые веки чудится облик — невысокий, как все эрмийцы, темноволосый, не человек — каркас железных мышц — и гибкий, и налитый невероятной силою. Воин Эрмэ. Желтые кошачьи глаза смотрят с пронзительным прищуром. Неприятные глазки.

— Таганага?

— Да, враг мой, Таганага.

— Где я?

— На Эрмэ….

И голос не таит насмешки, он ее показывает явно. И звук легкого шлепка разрывает тишину и звук шагов — торопливый легкий шаг, удаляющегося тэнокки.

— Вот не ждал, что ты вернешься…Дагги.

— Ты о чем?

И слетела вся шелуха дремотного странного состояния, навалилось бытие. И каждое движение воспринималось отчетливо и ярко. И плеск воды, и покачивание пылинок в сияющих лучах, а особо — дыхание воина. И усмешка на четко очерченных губах.

— Все о том же, — отозвался Таганага. — Довольно нежиться, вставай. Ты обманул всех, но меня не обманешь. Я узнал тебя, как только увидел.

— Ты о чем?

— Вот только не надо изображать из себя провинциальную дурочку, милый. Здесь и у стен есть уши, — понизив голос, добавил Таганага, — мне напомнить, как звучало твое имя раньше? Лет пятьдесят тому назад?