Светлана Новикова - Оранжевое небо Страница 35

- Опять вы все придумали. Все было не так.

- Да? А как же?

- А вы постарайтесь сами вспомнить.

- А зачем? Не все ли равно, как это было? А может, вообще ничего не было?

Нет, что-то было. Что-то он натворил. Только вот что?

Кажется, все началось с зеленого горошка. Ах, ну да! Жена готовила для гостей салат и вдруг обнаружила, что в доме нет ни одной банки зеленого горошка. Она пришла в ужас, потому что в то время он почему-то пропал и его можно было купить только по случаю. И вот я пошел искать зеленый горошек. Мне было сказано, чтобы без него я не возвращался. Я шел по улицам, заглядывая во все магазины и ларьки, примыкал ко всякого рода скоплениям людей, похожим на очередь, но банок с горошком нигде не было видно. Тогда я тоже пришел в ужас.

Что же теперь будет? - думал я. - Сейчас придут гости, узнают, что салат без зеленого горошка, и - уйдут! И заберут свои подарки. Я в свой день рождения останусь без подарков. Выходит что же? Жена зря ухлопала столько сил, чтобы наготовить кучу всяких блюд на такую ораву! Теща пирогов напекла шестьдесят пять штук. Я два потихоньку съел, значит, осталось шестьдесят три. Шестьдесят три на пятнадцать - будет по четыре и две десятых пирога на каждую пасть. Не передрались бы только из-за этих двух десятых. Вот - тоже проблема. И еще этот зеленый горошек...

Плутал я так по городу часа два и, наконец, гляжу - очередь, настоящая, длинная и вся изогнутая, как пожарный шланг. Я еще не узнал - за чем это, но сердце подсказало: он, горошек! Я обрадовался, встал в хвост, спрашиваю: по сколько банок дают? По пять, отвечают. Это хорошо, думаю. Двух хватит на сегодняшний банкет, одну пусть жена отложит, а две я заначу. У кого-нибудь спрячу, кто человек надежный, и в другой раз, когда вот так меня пошлют, я спокойненько, без всякой нервотрепки, схожу и принесу. Стою я так, размышляю, знакомлюсь с окружающими, чтобы потом, если кто крикнет "этот, в пятнистой шапке, не стоял", подтвердили бы, что этот стоял. Все-таки заставила меня таскать эту дурацкую шапку. Идешь - а навстречу тебе еще десяток дураков в таких же пятнистых шапках. Все равно я найду свою старую, а эту Лесику отдам. Он отличник и стал нравиться девочкам. А в этой шапке он вообще будет неотразим и все поголовно в него втрескаются. Вот тогда он какую захочет, ту и выберет себе в невесты. И теща успокоится. А то она все переживает, что Лесик слишком тихий, весь в деда Борю пошел, в ее мужа значит, и обязательно его подцепит какая-нибудь стерва и будет тиранить. Я говорю: почему стерва? Может, просто женщина, похожая на вас? Она в ответ начинает почему-то злиться и доказывать, что за нею Борис Захарыч прожил, как за каменной стеной, никакой заботы ни о чем не знал. Придет домой с работы на все готовое, попил, поел и принимайся за свои дела. За мужские. Сиди, ковыряйся со своим инструментом во всяких штуках. И насчет заказчиков он тоже не хлопотал. Она всегда обеспечивала его заработком. Он по глупости своей ткнулся было учиться, да вовремя опомнился, бросил. А то пришлось бы таскаться с авоськой по очередям, как таскаются все инженеры, пока их жены отсиживают свои часы на работе. Дома кавардак полный, а они сидят, потому что на одну мужнину зарплату не проживешь. А у тещи в доме всегда порядок, чисто, прибрано, дети под присмотром и хозяин ухоженный, опрятный.

Да, повезло моему тестю, ничего не скажешь. А жене моей не повезло, потому что ее муж ходит по городу с авоськой в кармане и ищет зеленый горошек. А она сидит дома и волнуется: купит или не купит? Жалко ее. Пойти, что ли, позвонить по телефону, успокоить? С другой стороны, покидать очередь опасно. Мало ли что! Вон она вдруг дрогнула, зигзаги шланга сдвинулись. Что такое? От передних донеслось: осталось всего три ящика! От задних немедленно отделилась делегация с наказом - потребовать, чтобы давали только по две банки. Передние возмутились. От задних набежали еще активисты. Началось сражение. Я стою посередине, колеблюсь, не знаю, к кому примкнуть. Если мне достанется пять, то это лучше, чем две. Если же ни одной не достанется, то это уже будет обвал. От наших тихо отделилась одна гражданка в элегантной синтетической шубке. Я ее сразу приметил и перебросился парой фраз, но она скоро посинела от холода в своей синтетике и утратила привлекательность. Сейчас она подсчитала глазами, сколько человек осталось перед нею, вернулась, поделила их на банки, но ничего определенного не сказала. Неизвестность томила, оставалось одно: выжидать, чья возьмет. Передние ропщут, не уступают, задние напирают, их ораторское искусство растет на глазах. Очередь тем временем продвигается вперед, банок становится все меньше. Над нашими тоже нависает угроза. Наконец, мы дрогнули и примкнули к задним. Выбрали объект, который явно не мог устоять перед напором, и с него начали отпускать по две банки. Порядок был водворен, все успокоились и стали покорно ждать своей участи. Справедливость восторжествовала, все снова стали добрыми и дружелюбными. Наконец, я получил свои две банки, а когда уходил, услышал крик: "Отпускайте по одной!" Но это меня уже не касалось. Я спешил домой, к жене, которая готовила салат для гостей.

Я уже не помню: я в тот раз или нет заблудился и попал куда-то не туда? Было так: я вхожу в квартиру, меня встречает женщина, другая, не жена, целует меня и даже не спрашивает про зеленый горошек. Я говорю: "Ты чего радуешься? А может, я не купил зеленый горошек?" Она говорит: "И не надо. Обойдемся без всякого горошка". Я говорю: "А как же салат?" Она говорит: "И салата не надо. Ничего, кроме тебя, мне не надо".

Мне сразу так хорошо сделалось, что я тут же выбросил из головы все, что там было. Все равно там ничего интересного не было, все какое-то пустяковое, мелкое, сплошной салат. А тут такая редкость: рядом с тобой женщина, которой не нужно от тебя никакого зеленого горошка. К ней можно прийти, когда хочется. И уйти тоже, когда захочется. И ничего не надо объяснять. У нее можно сидеть и молчать. Сидеть и работать. Она будет заниматься своим делом, а ты своим. Нет, конечно, я знаю, ей бывает больно, когда я с нею неласков, замкнут, угрюм, когда я залезаю в свой скафандр, так она говорит. Но она меня не упрекает, она принимает меня таким, какой уж я есть. Поэтому я всегда возвращаюсь к ней. И когда мы сидим, пьем чай горячий, свежезаваренный, вприкуску, как я люблю, а она смотрит мне в лицо, улыбаясь чуть грустно, мое сердце переполняется нежностью к ней. "Я так благодарен тебе за то, что ты есть", - говорю я. И радость любви приходит к нам. Элина всегда очень сдержанна и даже стыдлива, но без жеманства, такова уж она от природы. Но когда мне удается прорвать этот заслон и вызвать ответную бурю, то мы оба словно падаем в пропасть, столь глубокую, что это падение как взлет, потому что уже все перевернулось, нельзя понять, где верх, где низ, этого просто ничего нет, все превратилось в одно острое, захватывающее ощущение огромной, космической скорости. Когда мы приходим в себя и видим, что все вокруг осталось не прежних местах и в прежнем виде, мы долго молчим от удивления. Как же так? Мы прошли сквозь такой огонь, что все вокруг должно было сгореть дотла! А все осталось неизменным. И нам приходится возвращаться назад, в тот мир, откуда нам удалось сбежать на недолгие мгновения, в мир прежних отношений, вещей, обязанностей. Но как ни уныл этот мир после только что пережитого, он наш, иного нам не дано и будем справедливы: он все-таки настолько добр к нам, что отпускает нас хоть иногда на свободу, в прекрасный, блистающий антимир, где нет консервных банок и зеленого горошка.