Юрий Брайдер - Хозяева Острога Страница 36

Напряжение несколько спало. Во-первых, доводы Темняка звучали довольно убедительно, а во-вторых, связываться с закаленными ветеранами, кроме всего прочего, вооруженными ещё и смертоносным “кишкоправом”, как-то не хотелось. Да и чего ради связываться — Смотритель это случайное побоище вряд ли оценит и в число зачётных побед ни в коем разе не занесёт.

— “Кишкоправ”, говоришь, — чужаки задумались. — В обмен на щит… А что — годится! Берем… Дома-то когда собираетесь быть?

— Как получится. Но не позднее, чем через пять дней, — ответил Темняк. — Может, привет кому передать?

— Да ладно, зачем родне лишний раз душу бередить. Нас там, наверное, уже и забыть успели. Пусть живут себе.

— Так отдаёте, значит, щит? — Темняк спешил воспользоваться удобным моментом.

— Бери. Только с “кишкоправом” не обмани.

— Как можно! Тюха, отдай им “кишкоправ”.

Когда взаимовыгодный обмен состоялся и стена недоверия окончательно рухнула, обе стаи смешались и стали вспоминать общих знакомых, как погибших на Бойле, так и оставшихся за его пределами. По рукам пошел Годзя, вызывавший всеобщий восторг. Дабы окончательно расставить все точки над “i”, Темняк произнес краткую прочувствованную речь:

— Ребята, я не зову вас с собой, и на это есть свои причины. В побег нельзя пойти просто так, за компанию. Эту мысль сначала нужно выстрадать, выносить в себе, сжиться с ней. Она должна на время стать вашей маниакальной идеей. Да и трудно рассчитывать на успех столь массового побега. Этим мы только погубим и себя, и вас. Очень хочу, чтобы вы меня правильно поняли.

— Да ладно, что тут объяснять! — Темняка дружески хлопали по плечам. — Мы и сами в побег особо не рвёмся. Сначала посмотрим, как тут дела обстоят. Удачи вам!

Но удача, наверное, отстала от стаи Темняка ещё во время самой первой ночной вылазки. Удача — создание деликатное и привередливое. Пробиваться сквозь мусорный шквал и хлебать помои — это не по ней. Уж лучше встретиться вновь где-нибудь в более приятном местечке.

Эти сумбурные мысли возникли в голове Темняка сразу после того, как он понял — случилось самое страшное из всего, что вообще могло случиться.

Смотритель нашел-таки их, причем не с неба свалился, а будто бы из-под земли вырос.

Добегались, значит!

Человеку очень трудно возненавидеть неодушевленный предмет, одинаково индифферентный и к добру, и к злу, но Смотритель такой сомнительной чести добился — беглые боешники при виде его аж зубами скрежетали.

Появление Смотрителя в неурочное время — событие всегда чрезвычайное, причем чрезвычайное со знаком минус. Ведь не миловать он явился, а, должно быть, казнить.

Новички с перепугу шарахнулись во все стороны. Некоторые едва не налетели на Смотрителя, но тот проворно увернулся — как видно, берёг новичков для грядущих схваток.

А расправа — по понятиям боешников неизбежная — между тем откладывалась. Смотритель пребывал как бы в оцепенении и своей сакраментальной лютости почему-то никак не проявлял.

Вполне возможно, что эта встреча поставила его перед дилеммой, почти неразрешимой для примитивного искусственного создания. Прежде в понимании Смотрителя существовали лишь две категории боешников — победители и побежденные, причем каждая категория заслуживала совершенно особого отношения к себе.

Но эти четверо никакого конкретного статуса не имели (беглецов на Бойле не существовало по определению). Уничтожать их вроде было и не за что, поощрять — тем более. Подобная неопределенность вносила разлад в машину, привыкшую действовать по четко заданной программе.

И всё же какой-то резерв самостоятельности у Смотрителя оставался, и он повёл себя по примеру сторожевой собаки, поступки которой определяются не только врожденными инстинктами, но и длиной поводка.

Боешники уже и не знали, что им делать — прощаться с жизнью или преспокойно возвращаться в нору, — когда Смотритель, совершив стремительный маневр, оказался в тылу у стаи и стал оттеснять её на середину улицы.

— Назад гонит, — буркнул Бадюг. — Опять в жернова. Урод проклятый…

— А давай не пойдем! — предложил Свист, впитавший гонор с молоком матери.

Стая замешкалась, и тогда воздух вокруг неё бесшумно полыхнул. Боешники заорали, заревели, застонали, завыли — ни дать ни взять хор новоявленных евнухов, только что подвергшихся кастрации.

— Наказывает, — прохрипел Темняк. — Порет, но не казнит… Это уже хорошо.

— Судить нас, наверное, будут, — предположил Тюха.

— Какой там суд! — возразил Свист. — Разве ты чересчур шустрых клопов судишь? То-то и оно! Если сразу не замучили, значит, на прежнее место вернут.

— Командир, а где же обещанное средство против Смотрителя? — напомнил Тюха.

— При мне, — ответил Темняк. — Повременить надо. Пусть Смотритель себя сначала во всей красе покажет.

— Ты ещё поцелуйся с ним!

— Пусть с ним Хозяева целуются. А мы завтра будем целоваться с самыми роскошными блудницами Острога.

Вскоре стая, подгоняемая беспощадным и бдительным конвоиром, достигла разделительной стены — последнего рубежа, который им удалось преодолеть на пути к свободе. Все тяготы, лишения и надежды предшествующих дней (а главное, ночей!) пошли насмарку.

Смотритель припал к невидимой, но явственно ощущаемой стене, и его медузообразное тело стало понемногу выпучиваться на ту сторону. Когда одна половина Смотрителя оказалась здесь, а другая там, он замер, как бы приглашая боешников следовать за собой.

Их вполне понятное замешательство, вызванное скорее новизной ситуации, чем строптивостью, было пресечено новым ударом боли, распространявшейся от Смотрителя, как круги по воде. Людям словно бы давали понять, что отныне их участью стало слепое беспрекословное повиновение.

Делать нечего, если провалился в дерьмо — ныряй глубже. Почти прижавшись к Смотрителю — его оболочка была холодной и скользкой, как стена самого глубокого колодца — боешники безо всяких помех перешли на соседний участок.

— Так я и думал, — сказал Темняк, сохранявший если и не хладнокровие, то по крайней мере, его видимость. — Спасибо, конечно, учтивому проводнику, но нам не по дороге.

Не замедляя шага, он извлек из своих объемистых карманов “термалки”, давно гревшие, а заодно и холодившие его ноги, и стал соединять их воедино — холодное к холодному. Получилась “хозяйская кочерга”, на концах которой сразу возникли язычки яркого пламени.

Оружие было как будто бы готово к применению, но в таком виде оно Темняка не устраивало. Огнемёт он хотел превратить в бомбу, даже не принимая во внимание связанный с этим риск.