Коллектив авторов - Классициум (сборник) Страница 36

2

Тишина, покой и чистота. Меня только что помыли, и это стоило немалых трудов. Я же развлекал Мэри разговорами, что сиделку вполне устраивало. По крайней мере пытаться выведать мою роковую тайну она не прекращала. Знали бы распускающие обо мне слухи, насколько реальность фантастичнее бредней, порождаемых их чахлым воображением…

Меня беспокоит мысль, что времени осталось мало и, значит, Мэри следует хоть немного просветить. Возможно, она окажется следующей, отправившейся по моему пути. Причем, уверен, если ее сейчас спросить, то моя прекрасная собеседница не задумываясь ответит, что готова ради этого на любой подвиг. Она совершенно не представляет, каково жить в немощном, уродливом теле дополнительных сто лет. Стало быть, следует ее предупредить хотя бы во имя гуманности. И не только о неудобствах слишком долгой жизни. К примеру, мне еще неизвестно, чем всё закончится. Я даже не знаю, какие слова скажу в тот, самый главный момент, что пожелаю. Не спорю, у меня было время подумать, найти лучший вариант. Чем я и занимался лет до ста. А потом – перестал, сообразив, насколько это несерьезно.

Судя по всему, когда представится возможность сказать слова, вполне вероятно касающиеся судеб мира, они должны прийти сами, родиться изнутри. Кто бы мог определить, что у меня в подсознании, какая там скрывается бездна, что я могу пожелать нашему миру, если этого не знаю сам? Несмотря на все старания, познать себя до конца мне не хватило даже невероятно долгой жизни. Впрочем, скоро, очень скоро…

Я все-таки ухмыльнулся.

А вообще, мои размышления о том, ставить ли мою сиделку в известность об истинном положении вещей, не имеют смысла. Мэри наверняка первой сунет нос в хранилище информации и прочтет всё, относящееся к сегодняшнему дню. Значит, от меня лишь требуется печатать до самой последней возможности, честно описывать происходящее.

– Тебе хорошо?

– Еще бы, – отвечаю я.

– Ну, вот и замечательно. А теперь к перелету следует приготовиться мне. Каюта у нас хоть и двухместная, но маленькая, и, значит, настала пора тебе отвернуться.

– А можно без этого? Клянусь…

– Нет.

С тихим, довольным смехом мое кресло развернули так, что я оказался лицом к стенке. Ничего особенного на ней не было. Несколько штуковин, ряд огоньков, очевидно, о чем-то сигнализирующих индикаторов, да тусклый сейчас, выключенный экран. Каково их назначение? Впрочем, тратить время, пытаясь это определить, нет желания. Гораздо приятнее прислушиваться к доносящимся из-за спины звукам и в очередной раз жалеть о том, что мое кресло не снабжено зеркальцем бокового вида. Сейчас оно могло очень пригодиться.

– Ты еще не совершал межпланетных перелетов?

– Нет.

– Значит, не знаешь, что нас ожидает?

– Этого следует бояться?

Она шуршит материей, кажется, что-то на себе застегивает и опять смеется. Смех ее так прост и естественен, словно мы не собрались лететь на другую планету, а просто решили выехать на пикник. Интересно, мог ли найтись среди леди и джентльменов времен моей молодости хоть кто-нибудь, способный принять всерьез предложение слетать на Марс?

– Всё учтено. Никаких опасностей.

– Просто прекрасно, – говорю я. – Мы скоро взлетим?

– Скоро. Учти, нетерпеливый старикан, еще не поздно передумать. Ты можешь прямо сейчас вернуться на свой остров, в тишину и покой, еще лет на сотню. Запросто.

– Столько мне не прожить, – говорю я.

– Почему? Ты самый старый человек Земли. Время над тобой не властно, все это знают.

– Я не выгляжу юным красавцем, я похож на сушеную грушу, древнюю и до невозможности сморщенную. Значит, мои годы со мной, все, до единого. Вот ум у меня остался таким, как раньше, но – и только.

– Выходит… Неужели ты получил долгую жизнь лишь благодаря везению? Отхватил у судьбы выигрышный лотерейный билет?

Теперь она стоит совершенно неподвижно. Как хищник, вдруг почуявший добычу. Ей явно кажется, что еще немного и моя тайна откроется. Тогда всем ее испытаниям настанет конец. Может быть, она, уходя, даже плюнет мне на лысину?

Честное слово, мне становится совестно за то, что я сначала заморочил голову бедной девочке сумасшедшими идеями, а теперь отнимаю у нее время. И конечно, ей надо тратить его не на такого, как я, старого греховодника, а общаться в свое удовольствие с молодыми людьми или создавать очередной роман. Кто знает, какого количества хороших книг я лишаю ее преданных читателей? Вот только… Может, она уже стала частью истории? Есть у них свойство – затаскивать в себя.

– Никакого везения, – говорю я. – Всё закономерно.

– И ты можешь назвать мне причины своего невероятного долголетия?

– Да запросто.

– Сейчас?

– Если у нас есть время. Моторы у штуковины, внутри которой мы находимся, вроде еще не завели?

Она снова смеется.

– Они работают беззвучно, и, значит, мы их ни в коем случае не услышим. А времени… да, у нас оно еще есть.

– Как мы узнаем, что взлетели?

– Просто. До того как это случится, в каюту закачают усыпляющий газ, мы уснем и очнемся уже только на Марсе.

– О!

Я и в самом деле удивлен.

– Неужели ты этого не знал?

– Нет, но теперь понимаю, почему говорят о том, что лететь надо всего лишь два дня. Видимо, считается только день старта и день приземления, а всё путешествие мы будем спать?

– Так и есть. А теперь – говори, не строй из себя Гобсека.

– Ты закончила с туалетом?

– Уже.

Моя коляска опять совершает оборот, и я вновь получаю возможность видеть юную литераторшу из России. Глаза ее блестят, полные, красивой формы губы слегка полуоткрыты, щеки окрашены румянцем.

– Всё настолько просто, – говорю я, – что ты в это не поверишь.

– Попробуй. Вдруг получится?

– Хорошо, пусть будет так. Если сказал «а», должен сказать и «б». Последствия в руках господних.

Она улыбается, но улыбка эта уже не так жизнерадостна. Похоже, на нее подействовал серьезный, почти торжественный тон, на который я перешел. Вероятно, именно поэтому она спрашивает:

– Ты веришь в бога?

– Конечно. В мое время в него верили практически все. И зачем мне отказываться от привычек юности, даже если сейчас они совершенно вышли из моды?

– Однако ты, за всё время пока я рядом, не обмолвился о боге и словом.

– Как правило, люди не склонны упоминать о тех, встреча с кем не доставит им удовольствия, но неизбежна. Я – не исключение.

– И каким образом ты, хотя бы в течение последних лет ста, мог согрешить перед создателем? И вообще, тебе не кажется, что такое долгое воздержание – очищает?

Я поморщился.

Молодость бывает удивительно бестактна. Невольно, конечно, но извиняет ли их это?