Одержизнь - Анна Семироль Страница 37

– Это же ты?

Макото смотрит на них, грустно качает головой и неслышно уходит на кухню.

Акеми и Жиль стоят посреди коридора, обнявшись. Жиль боится разжать руки, всё ещё не веря, что это не морок, а его Акеми – живая и тёплая. Мокрая, пахнет мылом и отваром трав, которым споласкивают вымытые волосы. И хочется столько всего сказать, но слов нет, и он может только дышать и чувствовать. Щекочет нос мокрая прядь, и щека у Акеми тоже мокрая и солёная, и на губах Жиля теперь тоже соль, и снова, снова… И медленно тает внутри мутная тоска, уходит прочь то, что владело им год, оставляя ночами без сна, превращая жизнерадостного мальчишку в дикого, огрызающегося на всех подряд крысёныша.

– Не прогоняй, – просит он, прижимаясь левой щекой к мокрым волосам Акеми.

– Тебя – никогда.

Она прячется у него на груди, стискивает его в объятьях изо всех сил.

– Я папе всё сама скажу. Только ты… ты не уходи.

Макото выслушивает её – сбивающуюся, срывающуюся в слёзы, заново вспоминающую самые простые слова и ни на секунду не выпускающую мальчишку из объятий. Будто его дочь до смерти боится, что, стоит ей отпустить Жиля, и она снова окажется в одиночной камере, куда не заглядывает даже время. Макото выслушивает её, смотрит на худенького светловолосого подростка, сияющего от счастья… и ничего не может сказать. Взгляд Макото Дарэ Ка грустнеет, тает радость от возвращения Акеми домой. Ему есть что сказать этим двоим, но сейчас он не имеет права тревожить их. Всяким словам своё время.

Макото хлопочет на кухне, собирая нехитрый ужин. Жиль сидит в комнате на низкой скрипучей кровати, Акеми лежит головой на его коленях, прикрыв глаза и впитывая тепло прикосновений. Время от времени девушка приподнимается, вглядывается Жилю в лицо и спрашивает:

– Ты не снишься же мне? Правда? Это ты?

– Не снюсь. Это правда я. Почему ты спрашиваешь? Уже раз десять спросила.

– Она отвыкла, Жиль. – Макото вносит в комнату поднос с тремя плошками жидкого супа. – Год только и просила в записках: «Пусть он придёт». А я не понимал, кого она ждёт.

– Тебя, – шепчет Акеми, ловит взгляд Жиля и наконец-то улыбается. – Тебя.

Макото Дарэ Ка просыпается вместе с солнцем. Заправляет постель, бесшумно выходит в маленькую кухню умыться и попить воды. И обнаруживает Акеми стоящей у раскрытого окна. Длинные волосы спутались со сна, Акеми зябко кутается в старенькое кимоно.

– Охайо гозаимас[5], – приветствует её отец.

– Охайо гозаимас, ото-сан, – тихо отвечает девушка, не оборачиваясь.

– Как спалось?

– Хорошо, спасибо.

Он набирает в кружку воды, чистит зубы тряпицей с содой. Акеми опирается руками о подоконник, смотрит вниз.

– Так странно… И всё чужое.

– Мир изменился. Мы с трудом привыкли, а тебе это только предстоит.

Девушка наконец-то оборачивается, и Макото по её лицу понимает, что она вообще не спала этой ночью.

– Всё изменилось, ото-сан. Дом. Улицы. Люди. Воздух. – Она говорит отрывисто, с большими паузами в словах. – Ты. Жиль.

Отец вытирается маленьким жёстким полотенцем, трогает подбородок, решая, бриться ему или не стоит. Приглаживает седые волнистые волосы, протягивает гребень дочери:

– Приведи себя в порядок. Мальчик спит ещё?

– Спит.

– Как проснётся – отправь его домой.

– Ото-сан…

– Акеми. – Голос отца обретает жёсткость, меж бровями залегает складка. – Ему здесь не место. Я тебе сказал. Мало горя нашей семье от элитариев?

– Ото-сан…

– Он ребёнок ещё. И об этом тоже подумай.

Он коротко кланяется и уходит в свою комнатку: разговор закончен. Акеми садится на табурет у окна, кладёт на подоконник руки, опускает на них голову и застывает так надолго.

Ей хочется спрятаться от дома, который не её родной дом. От ветра, шумящего в листве молодого кустарника. От неба – розовато-лилового, рассветного, без сетки Купола. От страшного, постаревшего отца, в глазах которого боли и упрёка столько, что он не сможет высказать и за день. Это же просто – закрыть глаза, нырнуть в кошмары, что приходят в её сны каждую ночь.

«Это не мой мир, – со страхом думает Акеми. – Мой дом сгорел. Ото-сан не такой старый, нет. Из нашего окна видно край города, пустошь, а поутру солнце отсвечивает от балок Купола, образуя светящуюся сетку. Мы живём на двенадцатом этаже, не на третьем. Что это за место, где есть трава на улице, где можно дышать без фильтра и смотреть в небо без Купола? Почему здесь Жиль? Может, я умерла во сне и до сих пор вижу это как наяву?»

Эта мысль не оставляет её со вчерашнего дня – с того самого момента, как в её камере открылась дверь и в сопровождении охранников вошёл молодой, хорошо одетый японец.

– Акеми Дарэ Ка, на выход. Вы свободны, – сказал он и тихо добавил, склонившись над лежащей в углу девушкой: – Ты – грязное пятно на весь клан. Думай теперь, как искупить свой позор.

Её подхватили под локти, повели коридорами, отдали её старую одежду, в которой привезли сюда, заставили подписать одну бумагу, другую. Акеми не задавала вопросов, молча подчинялась. В «вы свободны» не верилось. Верилось в комнату в конце одного из коридоров, в которой она просто перестанет быть. Быстро ли это будет, больно ли – Акеми не думала.

Только один раз она встрепенулась: когда её заталкивали в фургон за воротами тюрьмы. Вспомнился солнечный блик, пляшущий под потолком её камеры, и голос Жиля, зовущий Акеми по имени, – её единственная отдушина, короткие минуты, которых она ждала иногда по несколько дней.

– Ну залезай уже, дурёха варёная! – И тычок дубинкой в спину.

Девушку выпустили из фургона в незнакомом месте, ткнули пальцем в сторону открытой двери подъезда: «Твоя – семнадцатая» – и уехали. Акеми покорно поднялась на третий этаж, постучала. Ей не открыли, и она села ждать прямо на лестницу. Кого, чего – ей было безразлично. И когда плеча задремавшей девушки коснулся вернувшийся со смены отец, Акеми окончательно убедила себя в том, что видит сон.

Ночью она осторожно выбралась из объятий Жиля и ушла на кухню. Ходила кругами, трогала стены. «Не спать, – твердила она себе. – Если заснёшь во сне – всё исчезнет. А проснёшься снова в камере. Не засыпай!»

Глаза закрываются, голова тяжёлая, от желания спать Акеми мутит, как иногда от голода.

– Нельзя, – упрямо шепчет она. – Не спи…

– Акеми, – окликает