Александру Громов - Тайна утренней зари Страница 4

Хроника? Вечернюю передачу по телевидению Силантьев как раз и пропустил. Вот жалость!

— Делать нечего, придется тебе, Павел, рассказать мне все, что видели вы с Вовой по телевизору.

…Мы находимся в самом сердце казахских степей. Мало-помалу их бескрайние просторы уступают место обрывистым склонам и приплюснутым вершинам, словно бы срезанным гигантским мечом. Это Тургайская возвышенность. Ее скалистый пояс служит водоразделом между сибирскими реками и пустынями Средней Азии, где земля извечно жаждет воды — носительницы жизни. Но воля народа сильнее каменных колоссов, что миллионы лет стерегут дорогу к югу. В пяти различных местах врезаются в Тургайскую цепь стальные языки электробуров. Вслед за ними опускаются вглубь пять серебристых цилиндров. «Пирожки с начинкой» — так зовут их рабочие.

Меняются кадры на экране телевизора. На расстоянии сотен километров от Тургайских скал, в светлом помещении с разнообразными сложными аппаратами, собралась группа людей. Один из них произносит несколько слов в радиотелефон, затем поворачивается к своим товарищам и резко нажимает кнопку. В тот же миг на экране телевизора вспыхивает яркий свет, настолько яркий, что, кажется, чувствуешь его горячее дыхание. Вот уже можно различить столбы горящих газов; возникает отдаленный, похожий на тысячу громов, гул и грохот, вслед за тем весь экран застилают дымовые тучи.

Проходит некоторое время, и дым начинает рассеиваться, появляются куски голубого неба и… Возгласы глубокого изумления срываются с губ присутствующих. «Фью-и-ть!» — оторопело свистит Вова и, спохватившись, зажимает рот рукой. Он уже не видит больше обрывистых скал, тянувшихся вдоль горизонта. Гигантская впадина, на дне которой виднеется хаотическая россыпь камней, лежит теперь на месте горного Тургая. Вскоре сюда повернут сибирские реки; путь на юг для них освобожден!

Внезапно Павел прервал свой рассказ о вчерашнем репортаже и обратился к Силантьеву с тревожным вопросом:

— Значит, опыт идет пока что нормально?

— А ты сомневался? — удивился Всеволод Александрович и укоризненно покачал головой. — Если вы, молодежь, сомневаетесь в своих силах, то что же делать нам, старикам?

Выбивая пальцами ритм воинственного марша, Силантьев повернулся на вертящемся стуле к рабочему столу. Любой, вошедший сегодня в конструкторское бюро, не заметил бы ничего особенного. Все то же жужжание счетных машин, те же многоцветные линии, косо скользящие по настенным схемам. И лишь одна маленькая деталь вносит новизну в привычную обстановку. На столе у Силантьева лежит сверкающий параллелепипед, форма и размер которого напоминают карманный фонарь. На матовом стекле, заменяющем верхнюю обложку, вырисовывается светящаяся полоска. То отражает на стекле свое горячее дыхание новый реактивный атомный мотор, созданный коллективом института.

Описывая с таким увлечением конец Тургайских ворот, Павел ни на секунду не отрывал глаз от светящейся полоски. Но и его начальник, несмотря на полную уверенность в успехе опыта, не мог удержаться, чтобы время от времени не бросить взгляд на маленький параллелепипед, лежащий на столе.

…Непрерывным потоком текут газы сквозь атомный реактор, нагреваясь до колоссальной температуры и вырываясь наружу подобно раскаленной лавине. Мотор установлен на массивной бетонной подставке. Его дюзы (так называются трубы для выбрасывания газов) похожи на стволы средневековых пушек. Целый лабиринт кабелей и проводов окружает мотор со всех сторон, связывая его с контрольными приборами, которые рапортуют конструкторам о поведении мотора, его отдельных узлов и механизмов. Но из множества различных сигналов, подаваемых контрольными приборами, лишь один попал на матовое стекло маленького параллелепипеда. Светящаяся полоска показывает температуру нагреваемых газами дюз.

— Слушай, Павел! — снова повернулся на стуле Всеволод Александрович. — Я не оракул и не прислуживал в Дельфийском храме Аполлона, но могу тебя заверить без капли сомнения: наши расчеты полностью подтвердятся, и через четверо суток непрерывной работы температура мотора будет еще далека от критического максимума. А это означает…

— Это еще ничего не означает! — возбужденно перебил Летягин, но, устыдившись резкости своего тона, продолжал нарочито спокойно: — Извините, Всеволод Александрович, я вас прервал. Вы знаете, это не в моих привычках. Я по-прежнему остаюсь вашим учеником, но сегодня… Именно сегодня меня грызут сомнения. Во-первых, вчерашний расчет. Правда, в принципе он подтвердил, что наша охладительная смесь должна помочь мотору противостоять температуре, связанной с опытом. Но это только в принципе! Вы знаете, в какой пропорции начинает возрастать температура дюз по истечении четырех суток. Десять, одиннадцать, двенадцать тысяч градусов…

— Тысячи, миллионы, миллиарды! О, святая молодость с ее гиперболами! — патетически воскликнул Силантьев, подняв глаза к небу. — Зачем, дорогой Павлик, столько преувеличений? Ты сам знаешь: несколько лет назад температура в шесть тысяч градусов в турбине атомного мотора казалась нам, конструкторам, утопией, сновидением, восьмым чудом света! А сегодня? Сегодня прежняя китайская стена превратилась в простой перелаз, который можно попросту не замечать. Это сегодня, и завтра так будет. Да, температура газов в моторе растет, но все же мы ее догоним и укротим! Вместе с тобой, Павлик, мы найдем такую систему охлаждения… Я готов отвечать за это собственной головой!

Система охлаждения. При этих словах Павел словно наяву увидел, как на опытном стенде мощные помпы выдувают белые кубики затвердевшего газа. Кубики немедленно превращаются в ледяной поток, беспрерывно охлаждающий дюзы. Разве не прав Силантьев, говоря о Китайской стене? Ведь только благодаря постоянному усовершенствованию систем и охладительных смесей удалось конструкторам удлинить срок беспрерывной работы мотора с 24 до 36, затем до 48 и, наконец, до 72 часов. Металл, из которого изготовляли дюзы, стал противостоять все более и более высоким температурам, и показатели скорости на экране с каждым разом достигали все более высоких цифр. И все же сегодня Павел бросил своему учителю эти резкие слова… Как бы ни владел собой Силантьев, сомнение, высказанное Летягиным, должно было задеть его за живое.

— Верьте, Всеволод Александрович, если у меня и есть кое-какие опасения, то это не значит, что я ставлю под сомнение наши опыты. Да, мы найдем новые охлаждающие смеси, и атомные ракеты будут летать по пять, шесть, семь суток подряд. Но ведь до самой близкой от нас планеты не менее тридцати летных дней. Даже если у нас будет самая совершенная система охлаждения, выдержат ли трубы такой срок? Или лучше сразу начать поиски нового сплава для дюз? Такого, скажем, сплава, который выдержал бы температуру вдвое большую сегодняшней!