Александр Потупа - Нечто невообразимое Страница 4

Я готов был ответить — честно сказать все, что думаю по этому поводу, но, слава Богу, не успел. В кабинет ворвался растрепанный профессор Клямин и буквально втащил за собой Клару Михайловну, пытающуюся удержать его за руку.

— Беда, — закричал он, — беда, Константин Иванович! Я вчера вечером по ошибке накормил Скородумова таблетками инверсина… Я слышал, он какие-то коники выкидывает… Но он до завтрашнего дня за себя не в ответе, у него фильтры инверсированы. Он теперь думает правильно, а говорит черт знает что!

Вот, собственно, и вся история с инверсином-80. Клямин вскоре ушел с работы (официально — по состоянию здоровья). А мою тему осторожный Топалов тогда закрыть побоялся — неудобно стало перед Карпулиным или что-то еще. Все-таки под самый конец разговора Карпулин успел поинтересоваться моей темой и отозвался о ней весьма одобрительно, попросил даже проинформировать о завершении… Буквально через день Всеволод Тихонович передал мне, что ученый совет непременно продлит тему на следующую пятилетку, и я как ни в чем не бывало отбыл в колхоз, предприняв очередную попытку стать ударником картофельных полей.

Я сравнительно подробно остановился на инверсиновой истории, чтобы показать безосновательность сложившихся вокруг нее легенд. Карпулин заскочил к нам совершенно случайно. То есть не совсем — в то время он периодически обследовался в Центре по поводу частых головных болей. Но появись он получасом раньше или позже, вся история просто не дошла бы до него, и он не имел бы повода проявить интерес к моей теме.

Топалов распустил слухи насчет моих жалоб Карпулину из желания очернить меня, представить склочником. Такие, как он, не могут перенести малейшей неудачи, мельчайшего сбоя в программе своих действий, не объяснив это происками бессовестных врагов. Они в принципе не верят, что иной камень срывается со скалы под действием совокупности чисто случайных сил. Кажется, у австралийских аборигенов к моменту их встречи с европейцами не существовало понятия естественной смерти и даже болезни — бедняги уверены были, что всякое несчастье непременно связано с магическими происками враждебных сил. Топалов, судя по всему, до сих пор убежден, что мы с Кляминым разыграли целый спектакль — разумеется, в кляминской режиссуре. И не мог простить этого, особенно — старому профессору…

Перехожу теперь к недавно имевшему место эпизоду с Топаловым. Вкратце суть дела сводится к следующему. Константин Иванович велел немедленно доставить ему действующий образец психосейфетора. Я ни сном, ни духом не мог предположить, что Топалов задумал использовать аппарат в сугубо личных целях, тем более — таким образом.

Среди сотрудников Центра ходили какие-то слухи о романе Константина Ивановича с его секретарем Кларой Михайловной. Лично я к этим слухам никак не относился — не люблю, когда подробности частной жизни перемалываются жерновами дурацких шепотков. Клара Михайловна — молодая (ей около тридцати), очень привлекательная женщина, кажется, одинокая, и она вполне имеет право на тот спектр привязанностей и увлечений, который делает ее жизнь приятной. Она вольна была любить того же Топалова, несмотря на двукратную разницу в возрасте, могла связать свою судьбу с восемнадцатилетним лаборантом или с кем-то еще — это ее дело.

И, разумеется, я никогда и ни в какой форме не внушал Топалову идею использовать правдомат в том смысле, в каком он реально его использовал. Доставляя ему аппарат, я был уверен, что он решил устроить что-то вроде самостоятельной проверки наших выводов, что в нем вновь пробудились исследовательские цели.

Но оказалось, правдомат разбудил в нем нечто темное и опасное.

К сожалению, о дальнейших событиях я могу говорить лишь реконструктивно, следствию наверняка известно больше. До меня же дошли только самые общие сведения — Топалов явился на квартиру Клары Михайловны и подверг ее действию правдомата. Она, кажется, отнеслась к этому, как к очередной причуде шефа, и осознала опасность ситуации лишь тогда, когда выложила ему едва ли не все подробности своих прежних и нынешних знакомств.

Нервы Константина Ивановича не выдержали — столь быстрый и жестокий погром иллюзий не всякому дано вынести, и каждый способен понять все дальнейшее. Разумеется, попытку избить женщину, нецензурную брань в ее адрес трудно чем-либо оправдать. Каждый из нас сейчас (на холодную голову!) понимает, что опрокидывание телевизора, швыряние дорогостоящих предметов одежды с балкона — недостойные действия. Но мне смешно, когда я слышу что-то такое: «…не достойно советского ученого, академика, члена партии…» Это не достойно любого человека в нормальном состоянии советского академика, английского докера или беспартийного китайца.

Уверен, в той ситуации Топалов не был человеком в нормальном состоянии. Аффект, сильный аффект — это своеобразное краткосрочное помешательство. И я крайне отрицательно отношусь к тем грязным слушкам, которые сразу же поползли по Центру и по всему городу — дескать, свои своих не предают, дескать, экспертиза выгородила Топалова из самообычнейшего уголовного дела, отвела от него удар правосудия, который неотвратимо обрушился бы на любого простого смертного…

Не смогу скрыть своего резко отрицательного отношения к К. И. Топалову (как в плане наших научных контактов, так и в связи с его нападением на Клару Михайловну), не могу скрыть и того, что мне известны подлинные факты выгораживания в иных ситуациях, но в данном случае экспертиза, безусловно, вела себя честно — уж поверьте, мне-то хорошо известно, сколь сильные аффекты могут быть связаны с правдоматом.

Однако самое удивительное в эпизоде с Топаловым не все эти события и слухи, а то, что последовало, и отнюдь не потому, что поворот оказался не в мою пользу, и вина за низвержение Топалова каким-то фантастическим образом опрокинулась на мою голову. Меня поражает совсем иное.

Я пишу об этом ином, прекрасно понимая, что мои оценки происшедшего не так уж важны, скорее всего, просто излишни. Но следователь Ахремчук просил обязательно выделять именно мое отношение к событиям, и я должен выполнить его пожелания — в данном случае это приятный долг.

Формально схема дальнейших событий такова. Соседи Клары Михайловны вызвали милицию. Топалов повел себя слишком экспансивно, и дело получило огласку. Чолсалтанов, якобы верный слуга Топалова, неуклюже попытался замять персоналку в своей организации и выгородить шефа в следственных органах. Но Топалов закусил удила, не сделал даже попытки раскаяться, в оскорбительной форме отверг все уговоры — собственной жены, Салтана Ниязовича и даже самого К. С. Карпулина. И он получил по заслугам — его исключили из партии и отправили на пенсию, лишив руководства Центром. Потом следственные органы якобы установили, что главная вина падает на гражданина В. Л. Скородумова, то есть на меня… И именно события с Топаловым инкриминируют мне в качестве первого эпизода обвинения.