Михаил Ахманов - Заклинатель джиннов Страница 40

– Отнеси это в гостиную и брось на диван, – распорядился я, ткнув Бянуса пальцем в бок. – И постарайся, чтобы это не подкатывалось к моей кошке с сексуальными домогательствами. Она хмельных охальников не любит.

– Есть, шеф! Будет сделано, шеф!

Симагин потащил Сашку в гостиную. Сашка дрыгал ногами, извивался и вопил, с незаурядным талантом изображая алкаша. Но мне было ясно, что он не пьян, а лишь комедию ломает – так, чтоб разрядить обстановку и поюродствовать всласть. А заодно и хозяина развлечь.

Доставив с кухни поднос с бутылкой, рюмками и тарелками, я обнаружил, что Сашка возлежит на диване в обнимку с Белладонной, что щеки его уже не отливают зеленью, дыхание ровное и взор ясен. Симагин возился с телевизором, выбирал пейзаж поласковей, без стрельбы, кровавых разборок и эротических выкрутасов. Найдя какую-то передачу о китах и дельфинах, он довольно хмыкнул и покосился на поднос.

– Чего тарелки пустые? Есть нам сегодня дадут, или нет? Я, как-никак, со службы.

– Наша служба и опасна, и трудна, у майоров будит аппетит она, – пропел Сашка, щекоча Белладонну за ушами. – Иди-ка ты, рожденный революцией, на кухню, и приготовь нам что-нибудь экзотическое, из диеты аллигаторов. Рыбный салат, к примеру.

Алик взглянул на меня.

– Рыба есть, Серый?

– Была, да кошка съела. Есть сыр, яйца и майонез. Кажется, банка горошка…

– Сойдет.

Симагин отправился к кухонному столу, а Бянус сел, осторожно переместив Белладонну на колени, и сообщил:

– Знаешь, Серый, у вас снова филенку сперли. Это ж в который раз?

– В десятый. А может, в двадцатый, – мрачно отозвал ся я, соображая, не заглянуть ли к Тришке. Но делать это при любопытных друзьях счастливого детства было бы операцией самоубийственной: пойдут расспросы, охи-ахи, тары-растабары – а что я, собственно, могу сказать?… И по тому, справившись с компьютерным синдромом, я уставился в телевизор. Там, среди океанских волн, подернутых радужной пленкой, резвились дельфины, а два бородатых эколога на надувном плоту черпали водичку, смешанную с бензином, и разливали ее по стеклянным емкостям. Надо думать, для пересылки в компанию «Шелл».

Сашка почесал длинный нос.

– В двадцатый, говоришь? Это уже тянет на хищение в крупных размерах. Давай Аллигатора натравим, а? Пришлет он своих молодцов, залягут они у вас на лестнице с минометами или гранату к филенке подвесят, и когда…

Он трепался, стараясь меня развлечь, и постепенно мысли мои свернули на новую тропку, в обход вчерашних событий – да и сегодняшних тоже. Я будто забыл о марсианских воплях, долбивших мой компьютер, и вспомнил о том, о чем стоило помнить: о Захре, о чудных ее глазах, о подаренном ею взгляде, о ветре, взвихрившем ее волосы, откинувшем полу кожушка над круглыми коленями… Я думал об этом, и мир понемногу светлел и, подчиняясь сашкиной болтовне, превращался из очень мрачного в слегка угрюмый. Горизонт еще затягивали тучи, но в разрывах меж ними просвечивало синее; потом Бянус что-то сказал, блеснула молния, грянул гром, тучи разошлись, и солнечный луч пал на мое лицо.

– Тобой интересовались, – со значением повторил Сашка.

– Это в каком же смысле?

– В смысле родословной. И в смысле внешности. Почему, мол, глазки у тебя голубые, а рожа – татаро-монгольская… Ха! Любопытные эти бабы! Глянут разок и тут же интересуются, кто твои папа с мамой, не оженился ли ты случайно и не страдал ли твой дедушка алкоголизмом.

– Мой не страдал. И что отсюда вытекает?

Бянус с важным видом поднял взор к потолку, поковырял в ухе и произнес:

– Отсюда вытекает, что надо надеяться и ждать. Восток, понимаешь ли! Дело тонкое! На Востоке спешить не любят.

– Кроме Ахмета с длинным ножиком, – заметил я, почти развеселившись.

– А что Ахмет? Ножик при нем, но ты не расстраивайся, Серый, не переживай из-за ножика. Ахметка всего лишь телохранитель, и нежные чувства, буде они появятся, не в его власти. Ты, Серый, помни одно: девичьему сердцу не прикажешь!

– Это радует, насчет чувств и сердца, но к телу тоже есть интерес, – сказал я, переместив бутылку со всем прочим с подноса на журнальный столик.

– Циничный ты какой!… – откликнулся Сашка и приступил к открыванию и разливанию. Мне – на палец, а им с Аликом – на три.

Я глядел на эту процедуру, но, кажется, не видел ничего. Два темных озера маячили передо мной, и в них игривыми рыбками плескались огоньки, рисуя слово «WHY»; два этих видения накладывались, смешивались, и я никак не мог изгнать проклятого марсианина из милых глаз Захры. Ладно, черт с ним, с марсианином, и с его дурацкими воплями! Главное, она обо мне спрашивала… Интересовалась, как отметил Бянус… И совет его верен – надо надеяться и ждать. Все правильно: восточная женщина, дело тонкое! Мама тоже была восточной женщиной, не выносила свинину и раскрывала по праздникам Коран, но в этом, не считая внешности, и состоял ее восточный колорит. Конечно, мама была дитем советской эпохи, сравнявшей неординарность с аппендицитом, что подлежит немедленной резекции… А Захра? Скорее всего, ей дали религиозное воспитание.

А это значит пять намазов в день и никакого секса с иноверцами… С намазами, правда, я мог ошибаться – слишком уж гладкими были ее коленки.

Тут вошел Симагин с большой миской, из которой торчали три ложки, и цепь моих дум прервалась.

– Салат «хризантема»! – торжественно объявил Алик, опустив миску на стол.

Бянус тут же отведал, сморщился и пробормотал:

– Отцвели уж давно хризантемы в саду… Какой сыр сюда намешан, изверг?

– Какой нашелся в холодильнике. Камамбер… А может, рокфор.

– То-то чую, тухлятинкой попахивает!

Мы выпили, а затем Бянус вывалил себе на тарелку половину салата и принялся за еду. Хоть телом он тощ и жилист, но отличается изрядной прожорливостью; пища перерабатывалась в нем в энергию по формуле «е» равно «эм-це-квадрат», и ни капли поименованной «эм» не прибавляло ему жирка. А вот Алик, несмотря на внушительные габариты, ел неторопливо, со вкусом, будто не самопальную мешанину поглощал, а фрикасе из лягушачьих лапок или омара под соусом шофруа. Отправив в рот очередную ложку, он подмигнул мне, покосился на Бянуса и произнес: – Эй, доцент, а как там поживает наша Верочка? К лицу ли ей фата? И колечки, надеюсь, уже куплены? Сашка, прекратив жевать, застыл с недоуменно раскрытым ртом. – Это какая Верочка, майор? Какие такие колечки? – Обручальные, – уточнил Алик. – А Верочка – с психологического. С факультета то есть. Твоя последняя пассия. – Уже нет. Вот этот гнусный хмырь, – Бянус ткнул в меня ложкой, – разрушил наше счастье. Видишь ли, майор, любовь, особенно с женщиной-психологом, нуждается в уединении, мягком ложе и чистых простынях. А где я их возьму, если друг не дает ни ключа от квартиры, ни простынок?… Пришлось сменить Верочку на Галочку. У той родители в отъезде, так что с простынками и ложем нет проблем. – И что же Верочка? Сашка поник головой над салатом. – Страдает… корит меня за измену… просто прохода не дает… Очень темпераментная девушка! Страстная – даром что психолог! Клянется, что будь иные времена, она бы вырвала мне сердце и съела его на рыночной площади.