Михаил Ахманов - Заклинатель джиннов Страница 41

Я чуть не поперхнулся, а Симагин, приподняв бровь, молвил:

– Круто, доцент! Очень круто! Тянет на четвертной без амнистии! Сама придумала или как?

– Или как. Шекспира надо почитывать, майор.

Мы выпили по второй, и Алик глубокомысленно заметил:

– Мог бы и остепениться на Верочке-психологичке. Женщины с таким темпераментом – большая редкость. Были б тебе простынки, ложе и Шекспир, все вместе и на самом законном основании.

– Я еще слишком юн и не созрел для брачных уз, – признался Сашка, доедая салат и поглядывая то на Симагина, то на меня. – Народ, конечно, вправе ждать от нас подвига, но я не рвусь в первопроходцы. Есть среди нас и другие герои, более достойные.

Тут зазвонил телефон, я отправился в прихожую, сиял трубку и услышал вкрадчивый голос Альберта Салудо.

Этого мне только не хватало! Альберт, ведавший у хрумков безопасностью, моим расположением не пользовался: не ощущалось в нем ни сибирской широты Пыжа, ни первобытной примитивности Керима. Был он весь приглаженный и скользкий, с какой-то невнятной физиономией – в том смысле, что она не выражала ничего. Не нравятся мне такие лица. Людям они не подходят и пригодны к использованию лишь среди тайных агентов и стукачей.

– Сергей Михайлович? – Голос Альберта можно было резать ножом как патоку. – Петр Петрович просил с вами связаться. Есть ли успехи?

Чертыхнувшись про себя, я доложил с наигранным энтузиазмом:

– Работаю, Альберт Максимович, пашу, спины не разгибая! Только что закончил очередной расчет, увеличив селектирующую способность классификатора втрое. Сейчас примусь анализировать матрицы корреляций в двадцати мерном пространстве признаков. Понимаете, Альберт Максимович, каждый объект – а их у нас девяносто тысяч – порождает прямоугольную матрицу перекрывания, и весь этот численный массив…

– Гмм… – деликатно прервал меня Сапудо. – Позвольте заметить, Сергей Михайлович: вы, ученые, странный народ. Зачем вы мне это рассказываете? Нас ведь не интересуют корреляции, классификации и пространства, в коих парит ваша ученая мысль. Нам признаки нужны. Желательно не двадцать, а три-четыре.

– Это уж как получится, Альберт Максимович. Не мной они придуманы, эти самые признаки, я их только ищу.

– Вот и ищите, мой дорогой. Кто ищет с усердием, тот всегда найдет. Особенно вы! Вы ведь у нас та-акая умница! Гений!

Издевается? Или льстит? Впрочем, неважно; похвастать успехами я не мог, и оставалось только пробурчать:

– Гений не станет умнее, если его торопят. Не блох ловим, Альберт Максимович.

– Не блох, – согласился Салудо. – Мы вас не торопим, Сергей Михайлович, мы лишь напоминаем, что все должно быть честь по чести и без фокусов. Иначе вашей тете конец, и будет он нелегок.

– У меня нет тети, – ошеломленно пробормотал я.

– Это фигуральное выражение, – ответил Альберт и повесил трубку.

Мне понадобилось минуты три, чтоб оклематься после такого разговора. Шутка – или угроза? – насчет печальной тетиной судьбы меня не волновала; важней был прецедент беседы, являвшийся вполне понятным и недвусмысленным намеком. Как-никак, шеф безопасности звонил! А безопасность в наши нелегкие времена понятие растяжимое… И в какую сторону ее растянет?… И по кому хлопнет?…

Постояв в коридоре и справившись с искушением заглянуть в компьютер, я вернулся в комнату и обнаружил, что на повестке дня у нас вопрос об инках. Видимо, Сашка разобрался с узелками и теперь с упоением цитировал опись храмового имущества времен Пачакути и Тупака-Юпанки.[27] Храм, о котором шла речь, был построен на берегу Чинча К оча, равнинного озера в провинции Чинчасуйю, и хранилось в нем неимоверное количество шкур, вигоневой шерсти, сушеного мяса-чарки, хмельного напитка соры и всяких иных припасов. Список был длинен, и Бянус горел желанием огласить его до самого конца.

Кажется, с моей физиономией что-то было не в порядке: Симагин, окинув меня проницательным взором, ткнул докладчика в бок.

– Заткни фонтан, доцент… В чем дело, Серый? В очко тебя продули и выкуп требуют? Кто звонил?

– Так, ерунда… – Я отмахнулся. – Элементарный беспорядок в опилках…

– Ерунда! – Аллигатор неодобрительно покрутил головой. – Какая же это ерунда? В твоих опилках сроду не бывало беспорядка! Ну-ка, колись! Кто звонил?

Бянус спас меня, дернув Симагина за рукав.

– Оставь его, майор, не лезь в печенки. Может, он влюбился и серенады по телефону пел предмету страсти нежной, а теперь неохота ему глядеть в наши пропойные ряшки.

– При чем тут наши ряшки, доцент? При чем любовь? – возмутился Алик. – Любовь – экстаз и вдохновение, а их-то как раз не наблюдается! Вдох есть, выдоха нет! А что до ряшек, то у нас ряшки нормальные, а вот у него как набок свернута. Я бы сказал, что это предвещает неприятности. И кажется мне…

– Кажется? – перебил Бянус, готовый защищать мои сердечные тайны до последнего патрона. – Калий бром надо пить, майор, если кажется!

– Нельзя калий бром, доцент. От него происходит расслабление конечностей и других важных органов. И тогда клиенту уже ничем не поможешь…

Я, очухавшись после беседы с Альбертом, глядел на них, на дорогих моих друзей, и думал, что все мы – клиенты в состоянии «уже». Алик уже майор, Бянус уже доцент, а я уже дабл пи-эйч-ди и научный сотрудник… Уже! А что еще? Что будет в жизни еще? Кресло завкафедрой плюс лычки профессора?… Я променял бы их на одну улыбку Захры. Даже на вопли «марсианина», ибо в них таилось нечто загадочное и бесспорно не попадавшее в категорию «уже».

Передача о китах и дельфинах закончилась, телевизор проиграл бравурную мелодию, и начались новости, а за ними – политический обзор и криминальная хроника. Алик слушал с интересом, как и положено профессионалу, Бянус кривил тонкие губы и время от времени разражался едкими комментариями. В чем-то он был прав, так как обзор с хроникой неплохо дополняли друг друга: обзор являлся, так сказать, теоретической частью, а хроника – практической. В теории российской демократии все выглядело превосходно: множество партий и политических лидеров, множество мнений и множество споров о тех путях-дорожках, коими нам полагалось двигаться в светлый завтрашний день. Но при ближайшем рассмотрении лидеры казались актерами какой-то сумасшедшей оперетки; их споры-дуэты были бесплодными, а речи-арии в общем-то одинаковыми: все они сулили публике процветание и справедливость, и все скрывали свой главный лозунг – гоните денежки за билеты! Ну а капитал, как водится, правил миром. За деньги продавали все и всех: нефть и икру, лес и никель, осетрину и медь, девушек и танки, идеи и автоматы, взрывчатку и золото, почки и донорскую кровь, клюкву и физиков – а также разум, честь и совесть вместе с билетами в партер.