Далия Трускиновская - Деревянная грамота Страница 40

- Или два? Я-то при нем не околачивался, разве я сторож тому Перфишке? Утром он вроде еще был... - бормотал сиделец. - Потом баба к нему прибегала. Вот дивно, и водились же бабы у того кривобокого...

- А что за баба? - тихонечко и очень осторожно полюбопытствовал Стенька.

- Откуда мне знать? Невеличка-белоличка, собой круглоличка.

Марфица, подумал Стенька, точно - Марфица, после того, как ходили Нечая допрашивать! Знала, вредная баба, где Нечай прячется, и понеслась, предупредила!

Что же за сокровище такое тот Нечай, коли из-за него козни плетутся?

- Так вот, потолковал я с нашими. Всем ведь этот блядин сын задолжал, все его ищут. А как проведали, что и Земский приказ его домогается, так духом воспряли. И стали припоминать - с кем да когда его встречали. Так вот, молодец, кое-что и обнаружилось! К тому Перфишке еще до того, как его в Касимов за жерновами и юфтью посылали, человек приходил, Соплей зовут.

- Человека - Соплей? - развеселился Стенька. - Лихое прозваньице! А что за человек такой? Как его сыскать?

- А вот так и сыскать, что нам, грешным, это не под силу, а разве вам, приказным.

- Налетчик, что ли?

- Не налетчик - а кружало "Ленивку" знаешь? Где целовальником Левонтий Щербатый? Так он у того Левонтия в подручных ходит.

- Да, - поняв, в чем загвоздка, согласился Стенька. - К "Ленивке" теперь - не подступись! А для чего к нему тот Сопля приходил - кто-нибудь догадался?

- А сдается мне, что Перфишка ему вино продать хотел. Он как-то приносил, угощал, а винцо-то не из кружала, а кто-то в подполье гонит. Левонтий-то уж точно непоказанное вино наливает. За ним такое водится!

- Хорошего же человека вы в приказчиках держали, - заметил Стенька.

- Ты про то хозяину скажи! Мы люди подневольные. А ему как раз был нужен неженатый, чтобы с обозами посылать. Женатого-то - грех, ну как что стрясется, семья осиротеет. Дороги-то - сам знаешь, какие.

- Ты про то у Разбойного приказа спрашивай. Мы-то за московские улицы отвечаем, а не за дороги.

- То-то у вас, сказывали, двух подьячих и троих ярыжек чуть не до смерти убили.

- Это когда же?!?

- А когда? А на Тимофея-апостола! У нас сиделец Тимошка Драный, так он угощал, а наутро и услыхали! Стрельцы их на Никольской подобрали, так у одного рука перебита, у другого ребра поломаны, не шевельнуться, криком кричал!

Стенька сделал мысленное усилие и понял, что двое подьячих и трое ярыжек - это он сам с Деревниным.

- А хозяин-то откуда того Перфишку взял?

- А к хозяину не подступись, не то как раз по уху огребешь. Сжалился над сиротинушкой безродным! Так чем на самого себя злиться за дурость - он нас гоняет...

Добраться до Сопли приказным было нетрудно - накануне Масленицы Щербатый с приказом ссориться не захочет, пришлет своего человека, чтобы сказку отобрали. За "Ленивкой" к началу Великого поста столько грехов набиралось - не счесть, лишние целовальнику вовсе не требовались.

Но тут в голове у Стеньки случилось то ли затмение, то ли прояснение.

Распрощавшись с доброхотом-сидельцем, он пошел себе потихоньку, рассуждая примерно так: ведь не раз и не два доводилось ему, ярыжке Степану Аксентьеву, затевать суету и суматоху, носиться непонятно где высунув язык, а потом за все свое усердие он чудом батогов избегал, дай Господи здоровья Деревнину. Так нужно ли на сей раз, опозорившись с ловушкой, немедленно радовать Земский приказ новыми затеями? Не разумнее ли хоть денек посидеть тихо?

Грустно ему сделалось от этаких мыслей - ведь они означали, что нет в ярыжке прежнего рвения, что устал и затосковал, что пуглив сделался не в меру. А коли рвение не являть - так ведь и подьячим никогда не сделаешься! Потому и смутно на душе, потому и пасмурно, хотя зимний день - солнечный, яркий, слепящий.

В таких вот рассуждения не то что побрел - а как бы сам себя за шиворот поволок Стенька в приказ. Прошел через торг, не имея намерения карать мелкую сволочь, а чтобы видели - вот она, власть, от государя поставленная, никуда не делась.

И вдруг навстречу этой хмурой, словно оголодавший волк, власти, другая - бодрая, голосистая. Земского ярыжку Мирошку Никанорова нелегкая несет!

Ну, коли и этот про сковородку спросит, подумал Стенька, зашибу к блудливой матери! Насмерть! Пусть потом хоть в яме сгноят!

Очевидно, Мирошка (мужик уже немолодой, из тех, кто в юные годы займет свою ступеньку на чиновной лестнице - и с той ступеньки его на погост сволокут) сообразил, что товарищ не в духе.

- Каково похаживаешь, Степа?

- Твоими молитвами, - буркнул Стенька.

- Тебя твой подьячий обыскался. Я тебя заменю, а ты к нему беги! Недолго уж осталось - народишко, гляди, шалаши закрывает.

Безмерно довольный, что его отлучка с торга осталась незамеченной, Стенька поспешил к приказу. Но Деревнин, как на грех, оказался занят. Пришлось обождать. А ждать в теплом помещении, где так надышали, что нехорошо делается, да еще не снимая тулупа, было выше Стенькиных возможностей. Он вышел на крыльцо и окинул взглядом Красную площадь.

Чем плохо жилось ярыжке? Вот она, кормилица-поилица, отсюда и до Василия Блаженного, и еще туда, вглубь, до Богоявленской обители. Всякий ярыжку знает, иной калачом угостит, иной стопочку поднесет. Коли пошустрее быть - можно и приработок сыскать. Так нет же - неймется!

И все это оставить ради дурацких соляных варниц? Стенька даже вздумал, что человек в здравом уме и твердой памяти такого делать не может и не должен. Соликамск - это ведь не город даже, не посад, а - село большое! Ни тебе торга путного, ни храма с дорогим убранством, ни тысячной толпы знакомцев...

Стенька вовремя сунул нос в дверь - Деревнин освободился. и сам к ярыжке подошел.

- Ты, Степа, вот что - ты меня дождись. Но тайно. Когда стемнеет, встань у Никольских ворот, оттуда посматривай. Я выйду - ты с места не двигайся. А как Протасьев пойдет - и ты за ним, понял?

- А что за ним? Он ведь тут же извозчика возьмет! Они же съезжаются, ждут, когда приказные по домам пойдут!

- Вот до извозчика его и проводишь. И как он к саням подойдет, и ты туда же, и жди приказа моего! А теперь - ступай, не до тебя...

Странное распоряжение Стеньке не понравилось. Конечно же, Протасьев, тайно принимавший у себя Арсения Грека, нуждался в особом внимании - но мог бы Деревнин и подробнее расписать свой план.

Но Стенька честно выполнил все, что положено. Он позволил Деревнину выйти из приказа и торопливо исчезнуть в устье Никольской улицы. Народу там было немало - кто отстоял службу в каком-либо из кремлевских соборов, кто на торгу припозднился, коли не все - так многие Никольской улицей уходили.

Когда по лестнице неторопливл спустился Протасьев, Стенька осторожно пошел за ним следом.