Далия Трускиновская - Деревянная грамота Страница 42

- Какие тебе еще древние диковины?.. - тут в голове у Деревнина сделалось помутнение. - Коли это древность еретическая, чего же за ней Башмаков конюхов гоняет?!

- А его спроси!

- Сдается и мне, что ты, брат, врешь.

- Врет он, врет! - зашумел, обрадовавшись, Стенька. - Слово и дело государево!

Перепугавшись до полусмерти, что кто-либо посторонний может у себя на Балчуге услышать этот верноподданический вопль души, оба подьячих, не сговариваясь, кинулись затыкать ярыжке рот. Причем Протасьев не побоялся даже уставленной на него пистоли, а Деревнин не пожалел вышитой рукавицы.

- Как докажешь? - держа в охапке мычащего Стеньку, быстро спросил Деревнин.

- Да хоть меня на одну доску с Греком ставь! Он то же самое скажет! Вот пошли за ним, доставь его к Башмакову - да там и спрашивай! И он тебе ответит, что деревянная книжица еще при татарах писана! Он-то в таких делах толк знает!

- Башмаков тоже в своем деле толк знает!

- Послушай, Гаврила Михайлович, Христа ради, отпусти душу на покаяние! Сплоховал я, не догадался - надо мне было сразу за стрельцами посылать, чтобы того Грека взять под караул!

Протасьев, умоляя, схватил Деревнина за рукав и, придерживаясь, попытался рухнуть на колени с наименьшими затруднениями.

Стенька замычал так выразительно, что Деревнин понял.

- Коли бы с глазу на глаз, так, может, и сговорились бы, - не мешая коленопреклонению, с намеком молвил он. - А помощничек мой, вишь, горяч! Мы-то с тобой пуд соли вместе съели, а он с тобой разве что на Пасху крашеными яйцами сменялся. Уж и не знаю, как быть...

Протасьев смотрел на товарища снизу вверх, и Стенько подивился тому, как жестка его длинная, почти седая борода - торчит, словно из доски выстрогана, хоть чернильницу на нее ставь.

- Да разве мы со Степой не договоримся? - сразу все понял Протасьев. Есть у меня однорядка скарлатного суконца, зять только раза два и надел, а потом пробовал влезть, да в груди поширел, не застегнуть! Вот на Масленицу было бы в чем пощеголять! А то утварью могу, хоть оловянной, хоть медной...

Деревнин вдруг выдернул рукавицу из Стенькиного рта.

- Сковороду проси! - велел. - Большую, медную! И от однорядки не отказывайся! А мне, сироте, и десяти рублей довольно будет, чтобы шуму зря не поднимать.

- Десять рублей?! Да где ж я тебе возьму?!

- А ты поищи, Семен Алексеевич. Мне-то бумагу найти нетрудно, а перо в пернице и чернильница на поясе у меня всегда при себе. Вот и напишу Башмакову весточку... Тебе-то на старости лет такие весточки ни к чему! За мздоимство неприкрытое, да еще в государственном деле, знаешь что бывает? И поболее десяти рублей в казну отпишут!

На том и столковались.

В тех же санях, но только посадив за кучера Стеньку, поехали к Солянке и сопроводили Протасьева до самого крыльца. Деревнин взошел вместе с ним в хоромы, Стеньке велел ждать. И скоро появился с добычей. Выйдя на улицу, кинул ее в сани, опять велел брать вожжи в руки.

- Ко мне! - распорядился. - Там Игнатий ждет, так мои орлы бы его не напоили...

- Вот оно что! - восхитился Стенька. Игнатий был извозчик ведомый, не раз приказным услужил. Деревнин, видать, на него и рассчитывал - чужой не уступил бы подьячему сани с лошадью. Деревнин же отправил Игнатия, чтобы тому не мерзнуть, к себе домой, где того знали и без угощения бы не оставили.

До Охотного ряда добрались без приключений, а там уж до деревнинского двора было рукой подать. Вызвав Игнатия, у ворот произвели раздел имущества: кому - сани, кому - однорядку со сковородкой.

Однорядку Стенька перекинул через левую руку, сковороду взял в правую вдруг придется отбивать от ночных налетчиков нажитое добро? Они еще прошлись с Деревниным взад-вперед по хрусткому снегу, оба веселые, потому что с добычей, и рассуждали: соврал ли Протасьев, или грамота точно древняя? И коли древняя - ради чего вмешался в это дело Башмаков?

Стенька принялся вспоминать - что умного говорилось о деревянной книжице в тот злополучный день, когда она оказалась в Земском приказе и была пущена по рукам. И точно ведь - кто-то из подьячих подивился, для чего писать на дереве, коли бумага недорога? Высказали предположение парнишка ее кому-то нес, да не донес. Или, напротив, у кого-то унес и, спасаясь от погони, забился в сани под рогожу. А потом еще кто-то про древность слово молвил, да за шумом и не прислушались... а зря...

- Уж не кладовая ли роспись? - вдруг догадался Стенька. - В смутное время всякий норовил свое имущество припрятать, а что не припрячешь полякам доставалось, а те тоже клады хоронили... А бумаги под рукой не случилось...

- Молчи, Христа ради! - прервал его Деревнин. - Вот тоже кладознатец выискался! Молчи, не то я заговорю!

Стенька и язык прикусил.

Вспомнил, как минувшим летом сам ввязался в поиски клада, и что за чушь из этого вышла. Но ведь и тогда Приказ тайных дел каким-то боком к кладу пристегнулся, и тогда конюхи какое-то загадочное задание дьяка Башмакова выполняли...

- Государь диковины любит! - предположил Деревнин. - Может, ему прислали откуда-то, поклонились нашему свету деревянной грамотой, он чаял докопаться - что за диво, а она возьми да и пропади? Государь-то в гневе страшен, так изругает - держись только! А потом отойдет - бывало, и сам прощения попросит...

- Да кто бы посмел государеву утеху в Верху стянуть? - удивился Стенька.

- Дураков и воров всюду довольно. А ты бы, Степа, хоть поблагодарил, что ли? Я же тебя, дурака, с женкой твоей помирил! Принесешь ей сковородку и будет опять в семье лад!

Стенька вздохнул - ладом пока и не пахло...

* * *

За мешок с незаконным еретическим табаком Башмаков конюхов похвалил. Но сперва-то похвалил, а потом и спросил о деревянной грамоте. Пришлось Тимофею руками развести:

- Батюшка Дементий Минич, прости - там, где мы ее взять чаяли, она лишь померещилась...

- Другие домыслы есть?

- Есть-то есть...

- Так за чем дело стало?

А дело стало за Данилой.

Когда ловкая Авдотьица выследила, куда увезли мертвое тело, и доложила, что тело выкрадено по просьбе скоморохов, стало ясно - не миновать искать веселых на Неглинке. Вот-вот Масленица - вот они туда и подтягиваются помаленьку. Опять же - Третьяка на торгу уже встречали, Томилу тоже мимолетно видели. А кто у нас богоданный кум Настасье-гудошнице? А вот он - сидит, шилом кусок кожи ковыряет и говорить о своей кумушке наотрез не желает.

То есть, ни Тимофея, ни Желвака, что толковали ему о походе на Неглинку, он матерно не излаял и вдаль не послал. Но глаза отводил и всем видом показал - не пойдет, да и все тут. Как на него ни взирай с укором...

Он был младший, но сейчас от него ждали умного слова и дела. А какое там умное слово, ежели в голове одно - поквитаться с кулачными бойцами за стыд? Тумаки - мелочь, тумаки уже не болят, а вот при воспоминании, как летел, зажмурив глаза, с кулаков на кулаки, пока не рухнул, Данила заливался краской.