Антон Первушин - Дорога к Марсу Страница 46

Легонько оттолкнувшись от стены, Эдвард поплыл по коридору в сторону рубки управления. Раз уж связь не работает, придется действовать самому… Однако не успел он добраться до конца отсека, как резко остановился, схватившись за поручень. К горлу подступил комок размером с яблоко, а в груди зашевелилось странное чувство – липкая смесь удивления и страха.

Прямо перед ним в воздухе парил «ловец снов» – старый добрый талисман, который он собственноручно сплел еще мальчишкой, когда был в скаутском лагере. Круг из ивовой ветви, внутри которого – неумело сделанная паутина из толстых нитей, украшенная цветными бусинами и пером совы. «Совы – не то, чем они кажутся, – так, кажется, говорил вожатый. – Помни об этом, Эд, когда окажешься в красной комнате». Откуда он здесь взялся? Он же должен быть в «спальне»!

Но отнюдь не появление амулета заставило сердце Гивенса колотиться так, что, того и гляди, сломаются ребра.

Так уж вышло, что больше всего на свете Эдвард боялся пауков. При желании он легко мог найти причину этого страха. Гивенс рос в местах, где на чердаке любого дома, в каждом подвале или гараже ничего не стоило встретить «черную вдову». И всегда надо было быть начеку. Наверняка его запугали в детстве, а детские страхи самые стойкие. К счастью, его работе арахнофобия ничуть не мешала. Какие шансы встретить паука в открытом космосе? Никаких, в общем-то…

Как выяснилось, он ошибался.

В центре «ловца снов», в самолично сплетенной Эдвардом паутине, устроился паук – огромный, размером не меньше блюдца. На Гивенса уставились выпученные глаза на стебельках. Толстые мохнатые челюсти методично двигались, и, словно нелепый флажок, в них дергалось совиное перо.

Эдвард закричал.

Уже третий день небо на юго-востоке было затянуто тугими лиловыми тучами, похожими на бугристые клубни фантастических растений. Они бурлили и перекатывались, вмиг вырастая и тут же обрушиваясь. Небо под ними было темно-серым – видимо, там дождь лил сплошной стеной.

Карташов знал: будет гроза. Такой силы, что он не в состоянии даже вообразить. По сравнению с ней чудовищные грозы на великих африканских равнинах, когда небо белое от сполохов молний, лишь детский лепет. Он ждал ее. Ждал уже три дня, но тучи оставались на горизонте. Словно прекрасно понимали: добыча никуда не уйдет, – и просто ждали подходящего момента, чтобы обрушиться всей мощью. Резкие порывы ветра гнали по небу лохматые ошметки облаков. Воздух сделался густым и вязким, как сметана.

Перегнувшись через борт, Андрей лениво смотрел на воду. Крошечные, с детскую ладошку, волны лизали борта лодки, раскачивая ее, точно колыбель. Плавное движение убаюкивало, и в то же время Карташов никак не мог заснуть. Странное «подвешенное» состояние безвременья. Даже мыслей никаких…

По ночам он смотрел на рваное небо, и все чаще – на далекую голубую звездочку. Дом… Дом ли? Воспоминания о Земле затянуло пеленой тумана, и с каждым днем эта стена становилась плотнее. Словно до того момента, когда он ступил на борт «Ареса», его и вовсе не существовало. В какой-то момент Карташов понял, что не может вспомнить Яну. Встретились, познакомились, поженились – факты. Но за ними он не чувствовал ничего, только гнетущую пустоту, черную дыру, которая разрасталась все больше и больше. И ее лицо… Проклятье! Сколько Андрей ни напрягал память, он никак не мог припомнить ее лица. Всякий раз, когда он пытался о ней думать, на месте жены оказывался кто-то другой – какие-то школьные подруги, математичка Нина Авербах и даже Ниночка из ЦУПа… Кто угодно, но только не Яна.

Берега были настолько топкими, что пристать и провести хотя бы ночь на твердой почве не представлялось возможным. Оставалось только плыть в надежде, что рано или поздно река вынесет его к настоящей суше. Что будет дальше, Карташов старался не загадывать. Он просто знал: там его будут ждать. Может быть, это снова окажутся его товарищи, мирно спящие на берегу… А может, кто-то еще.

Зачерпнув ладонью холодную воду, Карташов плеснул себе в лицо. Поморщился от солоноватого железистого привкуса. Дорого бы он дал за глоток той безвкусной жидкости, которую приходилось пить на «Аресе». А ведь когда-то казалось, что хуже и быть ничего не может. По тинистому дну, торопливо перебирая суставчатыми лапками, спешил ракомоллюск. Плавно колыхались полоски кремовой мантии. Странно, как в одном существе могут сочетаться признаки двух столь непохожих типов. Карташов усмехнулся, представив, как округлились бы глаза профессора Гвоздева, который читал у них курс зоологии беспозвоночных, если бы подобное создание попало к нему в руки. При виде крылатой свиньи профессор бы и то меньше удивился.

Под порывами ветра стебли красного тростника клонились к воде и громко шуршали, словно сквозь них кто-то пробирался. Кто-то, кто очень хочет остаться незамеченным.

– Эй! – Карташов привстал. Голос после долгого молчания прозвучал хрипло и сухо. – Выходи! Сколько можно прятаться? Я знаю…

Андрей закашлялся. Черт… Такими темпами он скоро окончательно разучится говорить. Хорош же будет Контакт. Если он все-таки будет.

Никто не отозвался на его крики – впрочем, Карташов и не рассчитывал на ответ. Протянув руку, он схватился за ближайший стебель тростника. Тот хрустнул, точно стеклянный, забрызгав ладонь мелким бисером росы. С отрешенным видом Андрей принялся вертеть его в руках. Ну, хоть растения здесь выглядят почти как на Земле… Карташов напрягся, пытаясь припомнить хоть что-то из курса ботаники. Какая-никакая, а зарядка для мозга. Да и как биолог, он просто обязан дать описание растения, пусть и не может его задокументировать.

Итак, что получается… Твердый треугольный стебель, кроющие листья с параллельным жилкованием, пышная метелка соцветия на конце и бурые колосья размером с фалангу мизинца. Мало того, что покрытосеменное, так еще и однодольное! Кажется, однодольные появились позже всех прочих растений? Андрей нахмурился. Ни один вид не может возникнуть из ничего, на пустом месте. Эволюция сама по себе избыточна. Это не прямая линия, а что-то вроде расширяющегося конуса. Чем дальше от исходной точки, тем больше должно быть биоразнообразие. А мир, в котором существует всего один вид, – мир умирающий.

Карташов поежился… Что же, черт возьми, здесь произошло? И не это ли он должен узнать и понять, путешествуя по речной стране?

Он снова посмотрел на растение у себя в руке. Ближайший аналог, который приходил в голову, – это папирус. Вот только эта странная река совсем не походила на дельту Нила. Андрей бросил стебель в воду. Крошечные волны тут же прибили его к борту лодки. Чувствуя внезапный прилив злости, Карташов схватил стебель и уже собрался отшвырнуть его куда подальше, как вдруг замер. Из темной воды прямо на него смотрели огромные пустые глаза.