Вадим Тарасенко - Вспомнить все Страница 47

Все эти стремительные операции в общей сложности заняли полсекунды – ровно столько, сколько могла противостоять миллионоградусной плазме электрического разряда титановая капсула кабины. И ровно столько сопротивлялись баки истребителя, почти уже до отказа заполненные водородом. Ярчайшая, похожая на миниатюрный ядерный взрыв вспышка…

Взрывная волна из легчайшего в природе газа, но при таких температурах и давлениях ставшего буквально железным, обрушилась на уходившую на пятнадцати «g» спасательную капсулу… и спасла ее. Получившая здоровенный пинок «железной ногой» от легчайшего газа, она за несколько секунд покинула раскаленную зону электрического разряда. Обгоревший, оплавленный шар, быстро набирая скорость, устремился вниз, навстречу неторопливо катящимся волнам Атлантического океана.

Спасательную капсулу, впрочем как и весь самолет, проектировали талантливые конструкторы, создавшие ей запас прочности, которого хватило даже для этой экстремальной ситуации. Выдвинулись щитки-стабилизаторы, быстро прекратившие беспорядочное вращение стального шара. Почувствовав усиливающийся напор атмосферы, анероид отдал команду на раскрытие парашюта. И вот в небе над Атлантикой, на десятикилометровой высоте, расцвел оранжевый купол спасательного парашюта. И эфир пронзил, увы, очень знакомый ему сигнал «SOS».

Глобальная система спасения терпящих бедствие людей, правнучка созданной еще в двадцатом веке знаменитой КОСПАС-САРСАТ, сработала безупречно. Уже через час около чуть подрагивающей на волнах спасательной капсулы приземлился гидросамолет норвежских военно-воздушных сил. Оглушенного, помятого инерционными силами, в момент «пинка» по капсуле ударной волной достигшими тридцати «g», Павла Ковзана буквально на руках перенесли в норвежский самолет. Весь полет на евразийский континент в гудящей, словно растревоженный улей, голове Бориса слабо пульсировала единственная мысль: «Все движения и действия летчика для катапультирования должны быть отработаны на земле до автоматизма. Летчик должен уметь на ощупь находить рычаг (шторку) или спусковую скобу катапульты» – невесть как всплывший из глубин памяти параграф инструкции по аварийным ситуациям для летчика Военно-космического флота Объединенной Руси. И только при подлете к Киеву, когда Борис уже относительно пришел в себя, ему сообщили, что он единственный, кто уцелел вчера, в тридцати километрах над Атлантикой. Русич этой информации даже не удивился, а лишь тяжело вздохнул.

В Киеве он сразу потребовал, чтобы его отвезли в больницу к отцу. На все доводы врачей, что ему самому необходимо тщательно обследоваться, что его отец все равно еще без сознания, он упрямо повторял одну и ту же фразу: «Я хочу увидеть отца». Наконец прилетевший встречать его в Борисполь директор Службы безопасности Объединенной Руси Пустовойтенко приказал: «Пусть едет. Я все больше убеждаюсь, что он намного лучше знает, что делать, чем мы все тут вместе взятые».

Отец лежал на кровати, посередине больничной палаты. Белоснежная повязка на голове закрывала страшную рану. Заострившийся нос, провалившиеся куда-то внутрь глаза – все говорило о том, что этот человек опасно приблизился к той черте, которую рано или поздно переступают все.

Сын молча подошел к отцу. Кто-то услужливо поставил рядом стул. Борис сел на него и сжал неподвижную руку отца в своих руках.

Медленно, словно в одном ритме с лениво ползущими линиями на экране рядом стоящего монитора, текло время. И так же не спеша, тягуче в голове у Бориса ворочался один вопрос: «За что?» Ворочался и не находил ответа, не в силах пробить великую стену, надежно отделяющую человека от понимания сути причинно-следственных связей этого мира. Как и не находят ответа миллионы людей, тысячелетиями бьющиеся головой об нее и видя лишь две насмешливые надписи, начертанные на ней: «На все воля Божия» или «Случайность».

Вот и в голове Бориса, словно взбитая этим извечным вопросом, загустела, кристаллизировалась мысль: «На все воля Божия». И неудержимо захотелось помолиться, обратиться к Всевышнему с единственной, но часто трудновыполнимой просьбой: «Спаси отца».

– Папа, я скоро приду, – вслух обратился Борис к лежащему без сознания человеку и быстро, не оглядываясь, вышел из палаты.

– Где тут ближайшая церковь? – обратился он к одному из трех приставленных к нему охранников.

– Церковь?

Борис, не отвечая, продолжал смотреть на охранника. У того лицо из удивленного мгновенно приняло озабоченно-исполнительский вид.

– При больнице обязательно должна быть церковь, – он метнул приказывающий взгляд на одного из своих коллег.

Тот тут же бросился по коридору и открыл первую попавшуюся на его пути дверь. Через некоторое время из-за нее вышла пожилая женщина в белом халате. Быстро выхватив взглядом из людей, стоящих в коридоре, Бориса, она непосредственно обратилась к нему:

– Спуститесь на второй этаж, а там найдете.

«Господи, ты и так уделяешь мне слишком много внимания, но все же я прошу тебя – спаси моего отца, не дай ему умереть. Прошу тебя, перенеси свою милость с меня на него», – из глаз стоящего на коленях Бориса потекли слезы.

И неожиданно он почувствовал, что словно с этим потоком слез из него выходит напряжение, которое копилось в нем с того уже далекого августовского дня, когда он взлетел с космодрома Байконур на экспериментальном космическом ракетоплане «Х-3», чтобы после взрыва ракетоплана уже в космосе спастись, «приземлившись» на американскую орбитальную станцию. Затем испытания на катапульте, для определения его везучести, аварийный старт на «Прорыве», полет в гиперпространство, попадание в черную дыру, возвращение из нее на Землю, бесконечное копание в его голове, многочисленные тесты на детекторе лжи, перелет в Америку, покушение, взрыв над Атлантикой. Все эти события щедрыми горстями насыпали напряжение в такую, в принципе, хрупкую человеческую душу. Человеческую душу, загнанную чьей-то железной рукой в бесконечный лабиринт, скорее похожий на беличье колесо. И спицы этого колеса уже слились в сплошной мерцающий круг, напоминающий больше циркулярную пилу.

Одиноко стоящий на коленях человек плакал долго. На твердый церковный пол тихо падали капли слез, и так же тихо капали в бездну вечности минуты.

Наконец Борис медленно поднял голову. Все так же слабо мерцал огонек одиноко стоящей свечи. Все так же приглушенно блестели серебряные оклады икон, и все то же безмолвие заполняло церковь. Но все же что-то изменилось. Коленопреклоненный человек словно чувствовал это своей омытой, обнаженной душой. Тишина, до этого безучастно окружавшая человека, наполнилось каким-то напряжением, вибрацией, слышимая только столь эфемерной субстанцией тела. Так наполняется дрожанием воздух от еле сдерживающего огромное давление котла, словно трепещущего от близкого взрыва.