Вадим Тарасенко - Вспомнить все Страница 48

Одиноко стоящий на коленях человек плакал долго. На твердый церковный пол тихо падали капли слез, и так же тихо капали в бездну вечности минуты.

Наконец Борис медленно поднял голову. Все так же слабо мерцал огонек одиноко стоящей свечи. Все так же приглушенно блестели серебряные оклады икон, и все то же безмолвие заполняло церковь. Но все же что-то изменилось. Коленопреклоненный человек словно чувствовал это своей омытой, обнаженной душой. Тишина, до этого безучастно окружавшая человека, наполнилось каким-то напряжением, вибрацией, слышимая только столь эфемерной субстанцией тела. Так наполняется дрожанием воздух от еле сдерживающего огромное давление котла, словно трепещущего от близкого взрыва.

Борис медленно поднял глаза еще выше. На него смотрели пронзительные глаза древнего святого. Слабое пламя свечи, поставленной Борисом, отражалось в них. И в месте с мерцанием свечи мерцали и глаза – в них стояли слезы. Икона Святителя Михаила, простоявшая не одну сотню лет в центре Киева, заплакала…

Резкое дуновение ветра затушило свечу – в церковь вбежал охранник.

– Борис Иванович, ваш отец…

Человеческий мозг, задействовав ни с чем не сравнимое по быстродействию подсознание, мгновенно сопоставив все только что увиденное, опередил произносимые слова.

«Мой отец умер».

– …Только что пришел в сознание.

Тихий океан. Тайваньский пролив.

Десять километров над Тихим океаном.

Борт китайского стратегического бомбардировщика «Н-25».

22.40 по пекинскому времени.

Многотонная махина, казалось, застыла в воздухе. Спереди, справа, снизу вольготно раскинул свои воды Тихий океан. И лишь слева, через бронебойные стекла стратегического бомбардировщика в легкой дымке просматривалась зеленая полоска земли – в пятидесяти километрах от самолета лежал остров Тайвань.

Сравнительно небольшой островок, затерянный на огромных просторах Великого океана и угораздивший образоваться на стыке Филиппинской и Евразийской геологических платформ, трепало не только землетрясениями и тайфунами. В далекие времена служивший прибежищем для японских и китайских пиратов, он в середине двадцатого века стал приютом для сотен тысяч людей, бежавших сюда от коммунистических отрядов материкового Китая, и чудом оказался не захвачен ими – помешали американские корабли, блокировавшие Тайваньский пролив. И вот уже больше двух веков Тайвань ухитряется оставаться независимым, находясь в ста шестидесяти километрах от полуторамиллиардного Китая. И два века альма-матер пытается вернуть заблудшее дитя в свои объятия. Объятия, практически вплотную, а выражаясь военным языком, в упор приблизившиеся к острову и давно ставшие ядерными. На борту «Н-25» находились две тактические ракеты с ядерными боеголовками.

– Командир, через тридцать секунд достигнем расчетной точки, – штурман самолета капитан Дэн Цун не отрываясь следил за электронной" картой на своем дисплее.

– Понял, – командир бомбардировщика майор Лин Мучжи коротко кивнул и тут же включил рацию.

– Первый, я пятый. Мы в расчетной точке. Разрешите продолжение задания.

Кодированный импульс с материка пришел почти мгновенно:

– Пятый, я первый. Продолжение задания разрешаю.

Мужской палец уверенно вдавил большую черную кнопку на панели управления, разрешая бортовому компьютеру продолжать выполнение полетного задания. Тотчас далекий горизонт за стеклом кабины пошатнулся – ядерный бомбовоз, плавно накреняясь, совершал поворот. Но вот вновь горизонт встал в привычное горизонтальное положение.

– Мы на курсе, – штурман подтвердил правильность действий компьютера.

– Сейчас чанкайшисты заметушатся. Шутка ли, наш стратегический бомбардировщик над их территорией. – Лин Мучжи, положив руки на подлокотник кресла, наблюдал, как на дисплее увеличиваются размеры острова.

– Еще пальнут сдуру.

– Это было бы просто замечательно. Чанкайшисты сбили китайский самолет, сошедший с курса из-за неполадок аппаратуры. Уже бы через пару часов наши транспортники садились бы в Тайбэе[43], в его международном аэропорту. И с этого дня он назывался бы более благозвучно[44], – летчики рассмеялись.

Сильный удар сотряс корпус самолета. Разом вспыхнули несколько аварийных ламп, сообщавших, что на борту пожар, разгерметизация, что вышли из строя электросистема и гидросистема. Словом, стратегический бомбардировщик в одно мгновение превратился в летящий по инерции кусок металла, начиненный ядерным оружием.

– Что это… – герой Китайской Народной Республики, майор китайских военно-воздушных сил Лин Мучжи договорить не успел – топливо из разрушенного центрального топливного бака соприкоснулось с огнем.

У бортового компьютера реакция была намного быстрее человеческой, при полном отсутствии эмоций. Поэтому за полсекунды до взрыва, хладнокровно просчитав ситуацию, он успел подать команду на аварийное сбрасывание ракет. Электрический импульс рванулся от него по кабелю, но тут же остановился, упершись в обрыв. А через полсекунды мгновенно родившийся огненный смерч вмиг развалил, в сущности, хрупкое тельце самолета. Еще через мгновение сдетонировали и ракеты…

Обломки самолета, обугленные останки человеческих тел, надежно притянутые ремнями к пилотским креслам, рухнули в океан, в нескольких километрах от тайваньского побережья. Среди обломков падала и находящаяся в прочном металлопластиковом корпусе, практически неповрежденная ядерная боеголовка. Одна. Второй ядерной боеголовки на борту самолета не оказалось.

Киев. Центральная клиническая больница.

Храм Святителя Михаила.

16.55 по местному времени.

– Нет!!! – страшная, неприглядная истина наотмашь хлестнула по глазам, раскаленной иглой вонзилась в мозг, чтобы взорваться там нестерпимой болью. – Нет!!!

Мозг отказывался верить собственной же дешифровке электрических сигналов, идущих от глаз. Но сигналы эти все шли и шли, и вопящий мозг вынужден был их перерабатывать, выдавая один и тот же беспощадный результат: «Его отец болен, болен неизлечимой болезнью. И болезнь эта называется синдромом внезапного слабоумия, или сокращенно СВС. СВС звучит почти как SOS – save our souls – спасите наши души. Но на этот, рожденный в двадцать втором веке, сигнал бедствия никто в мире на помощь человеческой душе прийти не мог. Она погибала безвозвратно.

Ошибиться было невозможно. Эта болезнь, подобно другим страшным болезням, оставляла на лице свой неповторимый отпечаток, ставило свое «фирменное клеймо» – омерзительные, какие-то судорожные кривляния, текущая изо рта слюна и страшное, похожее на звериное, уханье.