Томас Диш - Концлагерь Страница 47

Я так безмерно, так дико, так первобытно, так супротив всех ожиданий счастлив! Счастье наезжает на меня, как гигантский паровой каток, плющит в лепешку. Я могу видеть. Тело мое цело. Мне вернули жизнь, а мир здравствуй, дивный мир, давно не виделись — не прибудет к Армагеддону; по крайней мере, появился некий шанс опротестовать приказ о выступлении.

Боюсь, я должен объясниться. Но хочется только петь!

Порядок, Саккетти, порядок прежде всего. Начало, середина и конец.

Запись 93 (см, выше) была оборвана из-за появления в изоляторе Скиллимэна с несколькими охранниками, в том числе Трудяги.

— Ну вот, гнойнички вы мои драгоценные, пора и расходиться; мистер Саккетти слишком хвор, чтобы принимать посетителей.

— Прошу прощения, доктор, но мы остаемся. У нас разрешение мистера Хааста. — Это, не без дрожи в голосе, Щипанский.

— Или вы, все шестеро — а где Квайр? — выйдете вот в эту дверь, сами и сию минуту, или вас по очереди вынесут за руки, за ноги. И я попросил нашу доблестную охрану особо не церемониться — когда еще им представится возможность порезвиться? Кто-нибудь, пожалуйста, уберите эту надоедливую руку от этой трескучей машинки.

Убирать взялся, как и следовало ожидать. Трудяга. Я попытался с видимой невозмутимостью отвернуться от машинки, но Трудяга не иначе как был совсем рядом (охранники что, успели рассредоточиться по комнате?), потому что сцапал-таки за правую руку и, выдернув меня из кресла, вывернул кисть; болевой порог он селектировал неподражаемо. (С губ его сорвался едва слышный сладострастный выдох). Боль не проходила, наверно, несколько минут — даже, скорее, до самого конца.

— Премного благодарен, — проговорил Скиллимэн. — А теперь, джентльмены, дабы вы убедились…

Многоточие возникло из-за прибытия Хааста с Квайром.

— Насколько мне дали понять… — озадаченно начал Ха-Ха.

— Генерал, благодарение небесам! Как вы вовремя! — зачастил Скиллимэн, хладнокровно импровизируя. — Еще чуть-чуть, и дело кончилось бы настоящим мятежом. Первым делом — прежде, чем мы с вами обсудим создавшееся опасное положение, — необходимо развести всех этих молодых людей по камерам.

Шестеро „прыщиков“ шумно запротестовали, наперебой пытаясь объясниться, но над сими бурными словесными водами крутой аркой вздымалась пронзительная скиллимэновская риторика — явная гипербола, оранжевой стали:

— Предупреждаю, генерал: если вы не распорядитесь изолировать этих юных заговорщиков, безопасность лагеря Архимед окажется под серьезной угрозой. Сэр, если вы дорожите своей карьерой и добрым именем — прислушайтесь к моему совету!

Хааст отозвался совершенно неразборчивым бормотаньем — но, судя по всему, одновременно подал охране знак исполнять распоряжение Скиллимэна. Продолжающих негодовать „прыщиков“ увели.

— По-моему, — начал Хааст, — вы делаете из мухи слона. — И замолк, чувствуя, что где-то что-то не так, пытаясь понять, где и что.

— Генерал, давайте только — прежде, чем обсуждать наши дела дальше препоручим Саккетти заботам медиков. Есть… кое-что… я не хотел бы, чтоб он слышал.

— Нет! Хааст, это он с умыслом. Решите мою судьбу прямо сейчас и при мне, иначе обсуждение будет бессмысленным. Я его подозреваю.

— Да плевал я на его подозрения! Речь о безопасности. Или — ладно, если уж трупу так важно настоять на своем, пусть составит нам компанию наверх.

— Куда еще наверх? — спросил Хааст.

— Ну, наверх — слушайте, вы уже столько раз позволяли мне подниматься! Сейчас-то что тормозить?

— Тормозить? Да не торможу я! Просто ничего не понимаю.

— Здесь это обсуждать нельзя!

(До сих пор толком не понял, зачем Скиллимэну понадобилось на этом настаивать, — что в конечном итоге и сыграло решающую роль, непредвиденно решающую Потому что… а кто тут что мог предвидеть? Может, он просто был убежден, что если настоит на своем в этом, совершенно произвольном вопросе то и в любом другом?) — Хорошо, — произнес Хааст, в уступчивом голосе его явно (чем дальше, тем больше) слышался возраст. — Пожалуйста, помогите мистеру Саккетти, — обратился он к охранникам. — И найдите для него какое-нибудь пальто. Или одеяла. Наверху холодно.

Ни разу в жизни не приходилось мне так долю ехать лифтом. В шестиместной кабине (дабы предотвратить мой побег, требовались, кроме Трудя! и, еще двое крепких охранников) не слышалось ни звука, если не считать шума крови у меня в ушах.

— А теперь, — сказал Хааст, когда мы вышли на площадку, — хватит строить загадочную мину, выкладывайте-ка, в чем дело. Что такого ужасного Луи натворил?

— Попытку мятежа, которая чуть было не увенчалась успехом.

Только я хотел не сюда Безопасней было бы… снаружи.

Зажав мои руки под мышками, как в тиски, охранники провели меня но полу без ковровой дорожки, затем через дверь, еще через одну дверь — а потом я ощутил на лице дыхание, словно дыхание любимой, которую давно считал умершей. Спотыкаясь, я спустился на три ступеньки вниз. Охранники ослабили хватку, разжали руки.

Воздух!

И под тапочками — не эвклидово бетонное скопидомство, а непривычная, разнофактурная земля. Затрудняюсь сказать, что именно я делал, кричал ли я в голос, или из слепых глаз моих текли слезы, или как долго вжимался я щекой в холодный камень. Я был вне себя. Счастья настолько всеобъемлющего я не испытывал ни разу в жизни: потому что вокруг был настоящий воздух и несомненный камень того мира, который я несколько месяцев назад не по своей воле покинул.

Они говорили уже несколько минут. Не помню, хаастово изумленное „Что?!“ привело меня в чувство, или адский холод, или просто вернувшееся ощущение персональной опасности.

— Убить его, — ровным голосом произнес Скиллимэн. — Что уж может быть яснее.

— Убить?

— При попытке к бегству. Видите, он к нам спиной. Одеяла на бегу выронил. Вы обязаны стрелять. Сцена, освященная традицией.

Должно быть, Хааст еще как-то проявил нерешительность, потому что Скиллимэн попер, как танк:

— Убить, убить. Иначе никак. Я логически безупречно доказал, что если он останется в лагере Архимед, последствия будут совершенно однозначные. Скоро он поумнеет настолько, что любой из нас, даже нос к носу с ним, и глазом не успеет моргнуть, как вляпается в его дьявольские сети. Я же говорил вам, о чем они сегодня шушукались — о побеге! Он сказал: это должен быть такой побег, чтоб удался, несмотря на то, что мы подслушаем все их планы! Подумайте только, как он должен нас презирать! Как ненавидеть!

В воображении мне виделось, как Хааст слабо мотает головой из стороны в сторону.