Коллектив авторов - Классициум (сборник) Страница 48

Желая избавить бедную Долорес от мук сердечного замирания (и, возможно, предотвратить дорожную катастрофу), я дозвонился до отеля в Шарлотте, где остановились участники конференции, и целый утренний час мы проворковали голубками, обмениваясь пустейшими фразами, почерпнутыми из французских романов. Я даже ощутил некий победный подъем, трепеща и упиваясь властью над роком. А закончив, отправился в город и набрал пряных жирных продуктов. Купил, кроме того, спиртных напитков высокого качества и фруктовый набор. Солнце совершило привычный обход дома. День стал клониться к вечеру. И я, взбодрив себя изрядной порцией джина с тоником, решил сделать доброе дело – подстричь запущенный лужок перед верандой. Я работал прилежно, в облаке сочного травяного аромата, срезая головы опушившимся одуванчикам. Джин и истинные марселины играли у меня в крови, и однажды я чуть не свалился, запнувшись о старый корень. Наконец синий «седан» Долорес выскочил из лиственной тени дорожного поворота, а рядом мчалась вредная приставучая собака. Наступила нежная пауза, а потом скрипнули тормоза, мотор заглох, и Гейз побежала ко мне по скошенной желтеющей на глазах траве.

9

Будем продолжать сию повесть. Когда в брак вступают взрослые и самостоятельные люди, пренебрежительно относящиеся к устаревшим обрядам, тогда свадьба обходится без глупой канители и бывает довольно «скромной». Моя Долорес была практичной и общительной дамой. При этом, хотя она не могла сдержать ни сентиментальных порывов, ни криков на брачном ложе, она была с принципами. Сразу после свадьбы она учинила мне допрос с пристрастием насчет моих религиозных воззрений. Я мог бы ответить правдиво, что свободен от предрассудков, но, отдавая дань моде, сказал, что являюсь сторонником космизма и верю в одухотворенность Вселенной. Разглядывая свои коротко подстриженные ногти, она спросила еще, нет ли у меня каких-нибудь порочных наклонностей, о которых ей следовало бы знать. Я ответил встречным вопросом: можно ли считать ее непритязательность в выборе одежды и парфюмерии, ее тягу к инженерной деятельности «порочной наклонностью»? Она сказала с торжественностью, присущей больше политическим ораторам, что признает мое право быть свободным от общественных условностей, но не хотела бы в один прекрасный день узнать, что взаимность моя была вымученной. Потому что в этом случае ей придется покончить с собой. Меня продрал мороз от этих слов, произнесенных с глубоким убеждением, и я поспешил утешить и утешиться самым простым способом, который может предложить муж жене.

Семейная жизнь вошла в колею, инстинктивно копируемую нами по идеализированному шаблону, который некогда обточили родители. Мы занимались любовными играми (порой весьма бурными), слушали межпланетный эфир, в солнечные дни ездили на велосипедах к Очковому Озеру для купальных удовольствий, наносили визиты многочисленным подругам моей жены, отмечали все эти дни независимости, дни матери, дни благодарения и прочие североамериканские праздники, придуманные рекламными компаниями для продвижения залежавшегося товара. Долорес наслаждалась благообразным мещанским бытом и казалась вполне умиротворенной. Я же приступил к осуществлению своего тайного плана, для чего прежде всего завел дневник – записную книжечку в черном кожаном переплете с золотым тиснением. В нем я самым экономным (и самым бесовским) из своих почерков делал записи о тех ночных часах, когда оставался наедине с небом и Ло-Литой. Дневник не сохранился – я уничтожил его сразу после инцидента с Долорес. Теперь жалею об этом, ведь книжечка могла бы стать хорошим дополнением к исследованию, отражающим душевную прецессию автора этой исповеди.

Времени у меня остается всё меньше, господа присяжные заседатели, поэтому я не стану в подробностях пересказывать содержимое дневника, но кое-что отметить обязан. Я вышел на связь с Ло-Литой через два дня после сумбурного ужина с Долорес, который послужил своеобразным эрзацем помолвки и завершился первой, пока безуспешной, попыткой совокупления с будущей женой (Долорес отнеслась к этому казусу с пониманием, за что была вознаграждена прихотливейшим ассортиментом старосветских ласк). Послание моей далекой марселине созрело еще во время исторической стрижки запущенного лужка. Затем я долго, перебирая слова и комбинируя словосочетания, отбрасывал избыточное, шлифовал короткий текст, добиваясь ясности и выразительности. Когда же он удовлетворил меня, я перевел его на язык песчаных королей. «Здравствуй и славься, Ло-Лита. Да будет крепок твой дом. Да будет свеж твой воздух. Да будет прозрачна твоя вода. Тебя вызывает сын Земли. Мое имя Гумберт. Я принял твое послание. Я могу помочь тебе, Ло-Лита. Оставайся на связи, Ло-Лита. Расскажи о себе, Ло-Лита. Мое имя Гумберт, я сын Земли». Ответ я получил на заре – уставшая от ночных бдений Долорес ушла в дом сварить кофе, и я сразу перенастроил приемник на нужную волну. В тот момент мне удалось различить всего несколько слов, но волна восхитительной дрожи прокатилась по телу, задев самую тайную и чувствительную струну моей низменной плоти. Голос Ло-Литы произнес: «Гумберт, сын Земли, я нашла тебя», и этого оказалось достаточно, чтобы четверть века, прожитые с тех пор, как я со звериным вожделением тянулся к маленькой хрупкой Марселине в тени красноватых скал, сузились до мелкой трещинки на дне воображаемого пересохшего озера, а затем – исчезли. Моя nova (о, далекий-близкий Herr Doktor, которому суждено вылечить меня от запущенной хронической болезни!) сама налаживала незримый мост между планетами, чтобы пустить страждущего Гумберта Гумберта в волшебный мир истинных марселин. Вернувшаяся Долорес застала меня в возбуждении, близком к безумию, – напевая что-то бессмысленное о кипарисах, платанах, гитарах и бутылке старого коньяка, я подхватил свою невесту за талию, расплескал кофе, расстегнул податливую молнию на ковбойских штанах и прямо там, в аппаратной, на столе рядом с блоком-преобразователем, через тугое напряжение вскрыл ее горячее лоно – благо предрассветные сумерки были еще густы, и я волен был представить, что подо мной не приземленная Долорес, а высшее существо из пронзительно цветистых снов.

В последующие месяцы я неоднократно прибегал к этому фокусу: после очередного сеанса радиосвязи с Ло-Литой брал Долорес, неустанно фиксируя внутренним оком маньяка свою далекую огненную цель. Время от времени я даже пытался разглядеть в миссис Гумберт какие-то черты марселины – особенно по вечерам, на веранде, когда тени ложились так удачно, что придавали лицу жены пьянящий меня неземной изыск. Я заставил жену извлечь из-под кучи старых папок, сваленных в гараже, старый альбом с выцветшими семейными фотографиями, дабы я мог посмотреть, как она выглядела в отрочестве; и там мне удалось отыскать один снимок, на котором Долорес (правда, повернутая в профиль и наклонившаяся подтянуть сползший чулочек) походила на неясный черновик истинной марселины.