Роман Суржиков - Без помощи вашей Страница 5

– Слава молодому герцогу!

– Долгих лет семье Ориджин! Долгих лет Первой Зиме!

Эрвин стоял среди толпы, как болван, хрипя обожженной глоткой. И что же, мне торчать здесь, с челядью, пока отец не соизволит принять? Почему никто из семьи меня не встречает?!

Едва он успел подумать об этом, как увидел Иону. Сестра… Хрупкая фигурка из белого фарфора, очень подвижные, тревожные губы, темные-темные глаза, чуть рассеянные, словно подернутые дымкой… И пестрые перья попугаев, вплетенные в смоляные волосы, и кружево снежной шали – ореол радужных искр вокруг лица.

– Я счастлив видеть вас, леди Иона София, – Эрвин поцеловал ей руку с лукавой улыбкой. Глаза сестры шаловливо сверкнули.

– И я несказанно рада вам, лорд Эрвин София, – она церемонно поклонилась ему. – Встаньте же и будьте моим добрым гостем. Разделите со мной радость, вино и хлеб.

И потянула его за руку вглубь двора, ко входу в теплицу. Лишь только дверь закрылась за ними, Иона обняла его. Эрвин ощутил, что она дрожит.

– Тебе холодно?

– Мне всегда холодно… Почти, – шепнула она и провела ладонями по его щекам. Пальцы были горячими.

– Как я справляюсь? – спросила Иона, разомкнув объятия. – Я о приветствии. Неплохо выходит, правда? Мне предстоит встретить пять сотен гостей… или тысячу… а может, весь Север. Иногда кажется, что я буду первую неделю заниматься лишь приветствиями, а вторую – лишь прощаниями.

– Ты прекрасна, – сказал Эрвин, покачав головой, – но приветствие… ммм…

Отступил на шаг, задрал подбородок, глядя чуть в сторону, протянул руку.

– Милорд… я рада… будьте моим гостем. Говори через силу, будто нехотя. Понимаешь? Поменьше душевности, совсем мало. А то еще решат, что ты и вправду им рада.

Тревожные губы сестры искривились наподобие улыбки, верхняя чуть поджалась, едва-едва обнажив зубы.

– Милорд, будьте моим гостем и разделите мой хлеб. Свою душевность оставлю при себе, если вам угодно.

– Да, много лучше, – согласился Эрвин. – Ты – Принцесса Севера. Все эти гости недостойны тебя – ни по отдельности, ни вместе взятые.

– И жених?

– Он – в первую очередь. Жених – предводитель тех, кто тебя недостоин. В его руках знамя.

Иона улыбнулась:

– Не могу понять, ты маскируешь ревность заботой или высокомерием? В любом случае, у тебя скверно выходит, ты это знаешь?

– Ммм…

Когда не находишься с ответом, задай встречный вопрос.

– Как твое здоровье?

Иона сорвала цветок азалии, понюхала, помахала перед носом у брата.

– Это – неважный вопрос.

– Тогда такой: что нового в Первой Зиме?

– И это не имеет значения.

– Кто будет среди гостей?

– Нет, нет, ужас! Спроси о том, что действительно хочешь узнать!

– И что же я хочу узнать?

– Ты хочешь спросить, счастлива ли я невестой. И боишься в одночасье и того, что я несчастна, и того, что слишком счастлива. Твое сердце замирает от волнения при мысли, что муж мой окажется бесчувственным камнем, и в Шейланде я выплачу все глаза от тоски по тебе и матери, а дальше провалюсь в нескончаемую череду беременностей и истеку кровью, выдавив на свет очередное графское чадо. Но потом ты воображаешь, что я без памяти влюблена в графа Виттора и забуду вас, едва ступив на корабль. Ты представляешь, как после двух или трех лет моего молчания ты приедешь в Шейланд под скверным политическим предлогом, и я выйду к тебе в фамильных цветах мужа, без малейшего намека на перья в волосах, и протяну руку, глядя вот так, чуть в сторону: милорд… войдите, будьте нашим гостем. Да, именно – нашим. И тогда ты…

Эрвин схватил ее за плечи и, как следует, встряхнул.

– Да будь ты проклята, сестрица! Ответь уже, наконец!

Оба рассмеялись, утихли, и на губах Ионы осталась мягкая улыбка.

– Отвечу. Я счастлива. Счастлива, что уеду отсюда. Никогда не была в Шейланде и не знаю, что там, как там. Знаю одно: там будет иначе. Возможно, не будет холодно. Наверное, не будет скал и лугов, а будет лес и большая река с кораблями. Может статься, будут дожди и грязь, может, мои платья будут всегда серыми и мокрыми, как дворовый пес. Но может, там мне и не захочется вплетать перья. Возможно, вокруг будут люди с живыми лицами, возможно, они станут смеяться или плакать, или кричать от гнева и топать ногами от обиды… но не выхватывать мечи и рубить обидчика на куски, при этом ни на миг не меняясь в лице. Там все будет иначе, Эрвин, и да, я счастлива.

– Но?..

– А есть но?

– Есть. Ты говоришь все это ради «но», которое пойдет следом.

– Но, – Иона поймала его взгляд, взяла за руку. – Я не уверена, что люблю графа. Я счастлива, но едва ли люблю его. Он – забавное создание, к которому я смогу привыкнуть.

Эрвин взял у нее цветок и приложил к губам сестры.

– Все изменится, очень скоро. И самое удивительное: все изменится к лучшему!

Иона округлила глаза:

– Ведь ты говоришь не о свадьбе?

– О, нет! Я о тех переменах, что привез с собой. Дайте мне поговорить с отцом – и я переверну мир.

– Что ты хочешь сделать?

– Хочу найти нашего с тобою родителя и убедить его сказать одно-единственное слово: да!

– Так мало?..

– Все остальное уже сделано, сестрица! Нужен только последний шаг.

Он вышел из теплицы, увлекая Иону за собой.

Замок был полон гомона и движения. Завтра прибудут первые гости, а сегодня столица Ориджинов наряжалась, чистила перья, готовила угощения и забавы. Крестьянские телеги одна за другой вкатывались на подворье, и слуги окружали их, бойко расхватывали груз, волокли в погреба сыры, колбасы, солонину, мешки муки; катили бочонки вина и орджа; уносили в залы огромные связки разнотравья. Служанки, звонко перекрикиваясь, развешивали по балконам башен, галереям крепостных стен ленты и цветы. Мальчишки вели в конюшню нескольких жеребцов, а те артачились и всхрапывали, возбужденные людской кутерьмой. Городские купцы толпились у ворот кладовой, спорили о чем-то с кладовщиками; носильщики сгружали с телег короба с товаром, складывали угловатой кучей на краю подворья. В небо взметнулась пробная шутиха и гулко бахнула, каменные стены отбросили эхо.

Завидев Эрвина, большинство кланялись или салютовали, с улыбкой приветствовали:

– Слава Первой Зиме! Здоровья молодым лорду и леди!

– Они действительно так рады мне, – спросил Эрвин скептически, – или сказывается веянье грядущего праздника?

– Даже не сомневайся, рады. Не отнекивайся, – улыбнулась Иона.

Пожалуй, в этом была доля правды. Замковая челядь и низкородные горожане любили герцогских детей сильнее, чем самого герцога с его вассалами. Они видели в молодых Ориджинах больше человечности. Хотя, по меркам Первой Зимы, это могло бы сойти за оскорбление.

У дверей малой трапезной, как и у входов в башни, стояла пара часовых. Черные плащи, черные шлемы и алые камзолы поверх кольчуг, на груди каждого – фамильная летучая мышь Ориджинов со стрелою в когтях. Часовые молчали; с приближением Эрвина, они положили ладони на рукояти мечей – в знак бдительности. Когда-то Эрвин спросил отца, зачем в замке столько стражи, если уже полвека герцоги не знали вассальных мятежей. «Это нужно не для нас, а для самих воинов, – ответил отец. – Необходимо умение, чтобы нести вахту».

– Я ищу лорда Десмонда, – обратился Эрвин к воинам. – Не здесь ли он, случайно?

– Не знаем о его светлости, милорд. Здесь, в трапезной, ваша матушка, милорд.

Вот незадача! Эрвин жаждал увидеть отца. Полгода расчетов, хитроумных переговоров, иносказательных бесед, обещаний, угроз – всего того, из чего плетется ткань политики. Затем – месяц дороги в размышлениях и ожидании нынешней встречи. Один-единственный разговор с отцом, одно-единственное «да» должно увенчать все старания! И Эрвину не терпелось его услышать.

Однако, если сейчас уйти, мать будет оскорблена, что сын не захотел повидаться с нею. Что ж… Эрвин раскрыл дверь малой трапезной.

Герцогиня София Джессика Августа являла собою суть и смысл светской жизни Первой Зимы. Не будь ее, замок жил бы лишь турнирами и воинскими посвящениями. Она же привносила в Первую Зиму душу.

Леди София поощряла музыку и живопись, устраивала певческие состязания, открывала театры. По-детски радовалась каждому найденному ею таланту, столь же бурно разочаровывалась. Неизменно приходила к выводу, что люди пусты, поверхностны, грубы и недостойны ее стараний, однако не оставляла своей деятельности. Заботясь о душах горожан, она изматывала епископа и святых отцов требованиями прочесть проповедь на ту или иную тему, вступала в теологические споры, обвиняла в безразличии и глупости. Затем, добившись желаемого, жертвовала церкви огромные суммы и следила, чтобы деньги были истрачены исключительно на фрески и скульптуры.