Вячеслав Курдицкий - Миражи Каракумов Страница 5

Тьма была непроницаемой, какой-то первозданной, изначальной. И в этой кромешной тьме плакал ребенок. Совсем маленький и совсем беспомощный. Его оставили - и ушли. Пусть его плачет! Пусть детские пальчики хватают пустоту. Но что-то неуловимое, способное быть и добрым, и жестоким находилось рядом, осторожным дуновением-ощупыванием изредка касалось лица, шеи, рук. А реальность отсутствовала. Загнанная в подсознание, она билась, как муха в паутине, в этом вязком непроницаемом мраке. Но самой определенной реальностью был детский плач! Плач негромкий и унылый, не оставляющий места для надежд, ибо там, за стеной тьмы, за гранью сущего, устали плакать тысячи и тысячи лет... Конечно же, глупее глупого было воспринимать эти звуки в их элементарной модификации. Но так уж устроен человек, что его рассудочность уступает место импульсивности, когда раздается крик о помощи. - Аши-и-ир!.. - пробился к его сознанию голос Давида, и тьма стала медленно, неохотно отступать. - Где ты, Аши-ир? Отзовись! Он обрел способность шевелить языком и закричал неистово: - Здесь я!.. Здесь, Давид, в Капище я-а-а! И опять совсем рядом заплакал младенец. - Дави-и-и-ид! - теряя самообладание., закричал Ашир и бросился в темноту. ...Очнулся он на траве, увидел озабоченное лицо Давида. И солнце. Он улыбнулся. И вдруг он опять вспомнил это ощущение падения в ничто, падение в глухой тишине без начала и конца, когда не знаешь, куда падаешь, вверх или вниз. - Давид... что это было... там... в Капище?.. - Э-э, дружище, ты свалился в глубокий колодец в лабиринте галерей зиккурата. И если бы не пыль веков на дне его... В общем, считай, что тебе повезло. Ашир содрогнулся, пошевелил руками, ногами, ощупал себя. - Цел, цел, - засмеялся Давид, - врач тебя уже осматривал. - Какой врач? - Наш, экспедиционный, - Канабаев. Ведь все наши уже здесь - и Мергенов, и Самарин, и Хрусталев, и Майка, и Дурсун... Если б не они, мне бы нипочем тебя не найти... - Ну и что Мергенов? - Настроен сурово. Сказал: "Пусть в себя придет, тогда и разговаривать будем с вами обоими". - Давид помрачнел, задумался. Ашир приподнялся, сел, обхватил колени руками. Поодаль белели палатки, возле них кипела обычная экспедиционная жизнь. - Ну а плач, плач ребенка?.. Давид оживился: - Следы дикобраза помнишь? - Да я на голос побежал, на плач то есть, - сказал Ашир. - И здесь объяснение простое. Устройство такое в камне вырублено. Ветер в нем плачет. Жрецы большие мастера были на такие вещи. Мергенов и в лабиринте, в котором мы плутали, уже успел разобраться. Ашир пощупал часовой кармашек брюк: здесь ли кристалл? Он вытащил его, повертел в руках. - Ну а тюльпаны? Они же нам не приснились? - Тут пока - белое пятно. Но уже ясно, что цветочки имеют какое-то отношение к алтарю зиккурата. Теперь падай в ноги Мергенову и моли его, чтоб он простил твои грехи и включил в исследовательскую группу. Медленно, бесшумно, как сова, полетела ночь, роняя перья тьмы в ложбины и к подножию холмов. Ашир ушел из палатки, чтобы подумать, сосредоточиться. Потом лежал ничком на траве, вытянув перед собой руки. В кончиках пальцев приятно покалывало. Если бы кто-то посмотрел со стороны, то увидел бы искорки, крохотные молнии, проскакивающие между землей и пальцами Ашира, - это давал знать о себе кристалл тюльпана. Ашир лежал ничком в полусне, каждой клеточкой тела, каждой молекулой воспринимая земные токи - целительную силу земли. И это было так приятно - чувствовать себя неразрывно слитым с планетой, породившей тебя. Он еще не мог знать, что принесет раскрытие тайны кристалла, и еще не догадывался, что тюльпанный кристалл проявит себя, когда начнут считывать информацию, записанную в кристаллической структуре алтаря зиккурата, но чувствовал, что у кристалла проявится много других, почти сказочных свойств. В палатке беспокойно ворочался Давид, шептал во сне: "Да, да, ошиблись... Признаем... Но зачем же из экспедиции?.." Наверно, разговаривал с Мергеновым и Хрусталевым. Вдалеке, четко вырисовываясь силуэтом на темной сини неба, подремывал верблюд. Ему, наверное, грезились безбрежные - до горизонта - заросли упоительно вкусного колючего янтака: тот, что рос в лощине, он уже весь съел.