П Шуваев - Не заплывайте за горизонт или Материалы к жизнеописанию одного компромиста Страница 5

- Да успокойся ты, забыли они уже, давным-давно забыли, с утра и не сообразят, чего ты такая зареванная...

- А я?! - интонации были такие, что Толику на мгновение вновь стало жутко. Я-то ведь помню...

Следовали невразумительные разглагольствования о том, что как она его любила, а что он, негодяй, - но Толик уже не мог больше разбираться в неопрятно расположенных словах. Было жалко Нинку, было очень жаль испорченной ночи, очень хотелось набить морду Сереге, который организовал такой вот подарочек. Не мог, скотина, хотя бы время рассчитать! Впрочем, Толик отдавал себе отчет в том, что морду Сереге он набить не сможет - просто не получится по неопытности.

Он сумел лишь дождаться, когда Нинка обретет какие-то следы рассудка и нетвердо направится к себе в комнату.

Когда Толик вернулся в лабораторию, чайник все еще продолжал греться. Светало, было скучно и сыро, опять захотелось есть, клонило в сон, а в комнату возвращаться не было никакого желания. И еще стало довольно холодно - полный, короче говоря, набор приятных ощущений.

Толику надоело ждать, она заварил чай и принялся заглатывать невкусную, до отвращения горячую жидкость. Стало немного легче, только не пропадало никак ощущение грязи. В конце концов, все это не его дело, хотя Серега, разумеется, скотина. И вот ведь выйдет, наверное, так, что скотина Серега утром ничего и не вспомнит, если только Нинка, проспавшись, не закатит скандал - тоже замечательное, надо полагать, будет зрелище. А я, подумал Толик, я-то уж заведомо ни в чем не виноват, а мне вот противно, нервы сижу порчу.

Он в который уже раз прошелся по комнате, пытаясь придумать интересное занятие - какой-то способ заглушить злость. Наконец в каком-то отупении он уселся за стол и принялся разными цветами и шрифтами вырисовывать на большом листе бумаги название того самого жучка. Выходило красиво, Толик даже и успокоился, а потом как-то незаметно заснул.

Разбудил его Серега. Был он похмелен и при этом грустен даже более обычного своего похмельного состояния. Даже и морду ему бить не хотелось: слишком уж унылая была у Сереги морда. Голос, как выяснилось, тоже.

- Тут ночью Нинка не пробегала?

- А в чем дело? - не без строгости спросил Толик.

- Понимаешь, - Серега замялся, - я тут что-то ребятам... говорил такое.. а она слышала...

- Ну и что?

- Ну как что? Не понимаешь, что ли? Обиделась, наверно...

- Да уж возможно, - сказал Толик.

Ну что поделать, если не хотелось ему пересказывать омерзительно невнятную ночную беседу. Они молчали минут пятнадцать, это уже походило на ссору, на черную кошку, пробежать имевшую, - но тут в лаборатории появилась Нинка. Была она выспавшаяся, довольная и на вид даже не похмельная. Подошла к Сереге, приветливейшим образом поздоровалась и чмокнула его в щеку. Спросила Толика, где он пропадал.

- Здесь сидел.

Толику стало совсем противно. Амнезия, стало быть. Молодец Нинка!

- Жалко! У нас так хорошо было...

Толик посидел еще несколько минут, наблюдая, как Серега постепенно обретает обычное свое самодовольство. Потом встал. Взял со стола пестро исписанный лист. Сложил его вдвое. Потом вчетверо. Потом в восемь раз. Потом в шестнадцать. Потом спрятал в карман. Потом повернулся к Сереге. Постоял, подумал, вынул лист, развернул, показал издали.

- Ты вчера неправильно определил. Ничтожество!

А потом вышел, громко хлопнув дверью.

* Следует отметить, что описываемые события происходили (или не происходили) в разгар так называемого запойного периода. Толик был верным сыном своего времени.

** Если придерживаться правды факта, то и тогда наблюдался не дилептус, а лакримария, что, впрочем, совершенно неважно с точки зрения правды сюжета либо правды характера.

II. СУГИМОТО-САН ПИШЕТ РЕФЕРАТ

Диалогический монолог

Глупцы довольствуются тем,

Что видят смысл во всяком слове

И.В.Гете, "Фауст", ч. 1

Эх, вязкость, будь она неладна... Толик с остервенением потянулся, зевнул, вздохнул и захлопнул учебник: в самом деле, чего ради страдать, если до зачета чуть не две недели? Зачет, правда, из тех, что не приведи господи сдавать, но уж ладно уж, раз выхода нет... У Толика, во всяком случае, не было и не могло быть возможности отвертеться - даже такой сложной и хитроумной возможности, что проще было бы сдать... Толик снова вздохнул, встал, потянулся с еще большей старательностью и принялся обозревать окрестности. Холл был просторен, сумрачен и доподлинно пуст; то есть, может быть, сидела в дальнем углу некая родственная душа, но видно ее не было, да и едва ли у кого-нибудь еще в ночь с субботы на воскресенье тяга к знаниям достигла столь самопожертвенного накала. Хотя какая там ночь - седьмой час уже, и пусть только Вовка попробует что-нибудь насупротив сказать!

Толик вспомнил вчерашний вечер, и ему стало тоскливо. Опять зачем-то пили. У Вовки в гостях был Лучков, и Толик опять почему-то был третьим, опять внес сколько-то там денег на покупку этой гадости, опять даже пил эту гадость, но опять выпил много менее, чем нужно, чтобы от этой гадости получить удовольствие. И опять после первой же бутылки самоустранился, на этот раз совершенно не к месту и не по делу сославшись на зачет. Ушел, а они-то, небось, все уж допили, спят, должно быть, и хорошо, если по своим комнатам...

Вовка был один и притом на собственной кровати. Толик вздохнул с облегчением: ему отнюдь не улыбалось освобождать свою койку от сонного и пьяного Лучкова. Не бывало, правда, такого ни разу, но Толик все боялся.

Спать, как ни странно, не хотелось, но готовиться хотелось еще меньше, и Толик, хоть и раскрыл учебник, хоть и сел поближе к окну, никоим образом не спешил взяться за дело. Увы, все, что могло бы сгодиться как замена учебнику, было читано - и неоднократно, более того, было читано. Ох, еще ведь реферат, который, в отличие от зачета, надлежит иметь сделанным уже завтра. Habeo librum scriptum, подумал Толик, к понедельнику воистину надо иметь книгу написанной. Но Вовка-то и наяву плохо переносит пишущую машинку, а уж будить его при посредстве реферата... Впрочем, вся возня, вплоть до перевязывания готовой либры розовой ленточкой (если вдруг придет в голову такая странная фантазия), должна занять ну никак не более двух-трех часов.

Вероятно, Толик все же как-то нашумел, потому что Вовка начал проявлять признаки активной жизнедеятельности. Была она не вполне осмысленной, однако яркостью и выразительностью своей вполне могла потрясти воображение стороннего наблюдателя.

Он произнес нечто, из чего, пожалуй, не смог бы извлечь полезной для себя информации самый дошлый и дотошный лингвист. Он пошевелился, выпростал руку из-под одеяла, повторил ту же последовательность звуков, имевшую, подумал Толик, вполне интеллигибельное отношение к языку (Толик совсем недавно познакомился с этим словом и слово, показавшееся ему звучным, хотел применить обязательно). Потом рука принялась шарить по кровати, перебралась на стол и чуть не уронила стакан, где все равно не было ничего, кроме вонючего осадка. Вовка задергался, заскрипел кроватью, приоткрыл глаз, закрыл его, открыл другой, сонно, но продолжительно выматерился и снова возлег неподвижно.