Сборник - Фантастика 2000 Страница 58

…Я - василиск. С шеи и до кончика хвоста я закован в доспехи из алмазных пластин, а голова моя покоится в футляре из платины. Я знаю, что я - властелин змеиного княжества, хозяин подземных богатств и носитель множества магических свойств.

Я знаю, как мне попасть в свой дворец и взойти на блистательный трон мой. Я знаю свое единственное предназначение - повелевать. Эти знания появились в моем мозгу так же неожиданно, самостоятельно и полно, как изменился я внешне. Я знаю также, что, прибыв на место, я некоторое время буду увеличиваться в размерах, поедая останки своего предшественника, пока не достигну длины тринадцать метров, после чего лишь мое перерождение закончится.

Я выскользнул за дверь на площадку, быстро сполз по лестнице вниз, вышел на мокрую ночную улицу и, с шелестом прижимаясь к холодному камню стен, изгибаясь под прямым углом на поворотах, двинулся по пустынным шоссе в заданном только что родившимся инстинктом направлении. Прохожая - пожилая женщина - вскрикнула и отшатнулась, увидев меня. Я скользнул по ней взглядом, и она превратилась в статую из хрупкого минерала. Статуя, потеряв равновесие, упала и разбилась на тысячу кусков. Возле кучки щебня на тротуаре остался лежать раскрытый зонт.

…Подземный источник. Несколько суток вплавь в кромешной тьме. Бег по пещерным лабиринтам недр. Бой с огромным, но неповоротливым ящером. Победа. Восхождение на престол и пышная феерическая коронация. Все это заняло верхний слой его памяти. Но не смогло напрочь вытеснить память человека.

Однако с каждым днем все труднее ему становилось вспомнить, что уж такого привлекательного он находил раньше в том, чтобы быть мягким и теплым, как гейзерная жижа.

Все стремительно менялось в жизни Майи Дашевской. Сначала - внезапная сумасшедшая любовь. Потом - отвратительная сцена обвинения ее в предательстве. Еще через день - ее любимый (а сейчас, в то же время и ненавидимый) человек лежал на операционном столе со вскрытой, как консервная-банка, грудной клеткой. А после операции - арест человека, которого она боготворила.

Чтобы не травмировать больного своим видом в послеоперационный период (да и самой ей было больно видеть его), чтобы осмыслить все происшедшее, Майя взяла отпуск и поехала домой, к маме. Поела “своих” овощей с огорода, позагорала на речке. Буря в душе ее мало-помалу улеглась, она все чаще корила себя за черствость и эгоизм и решила, что, вернувшись, каких бы унижений ей это ни стоило, заставит его понять и поверить, что она не предавала, не отрекалась, что она любит его. А уж потом пусть ОН вымаливает прощение у нее.

И когда отпуск закончился, она дважды приходила в общежитие к его двери. Ц дважды дверь оставалась мертвой. И когда во второй раз “участливая” старушка-вахтер ехидно спросила: “Неужто и записки не оставил?” и добавила: “Его уж недели три как тута нету”, она окончательно уверилась - он вернулся в семью. А значит, она - Майя - никогда больше, как бы ни было ей больно, не станет искать с ним встреч, пытаться что-то ему объяснить.

Сегодня по селекторной связи ее вызвали в кабинет шефа. В кабинете зам, округлив глаза, объявил, что звонили прямо ОТТУДА (он потыкал пальцем в потолок) и велели передать, чтобы она немедленно шла в горисполком получать ключ и ордер на квартиру.

Первое, что она почувствовала, - горечь: та самая дурацкая квартира, из-за которой он возненавидел ее. Но горечь уступила любопытству, и она отправилась куда было сказано.

В горисполкоме разговаривали с ней не просто вежливо, а с каким-то неприличным подобострастием. А уже через полчаса она стояла на пороге своего нового жилища. Она не верила своим глазам: огромный коридор, три комнаты с высоченными потолками, балкон, лоджия, паркетный пол… На миг в голове мелькнуло, что здесь они, наверное, были бы еще счастливее, чем в его комнатушке, но она поспешила загнать эту мысль поглубже.

Есть даже телефон. Который вдруг зазвонил. Майя вздрогнула и, схватив трубку, прижала ее к уху: “Алло, алло!” Наверное, кто-то звонит прежним хозяевам, решила она. В трубке молчали. Вдруг ей стало страшно в этом большом, пустом и таком еще чужом доме. А в трубке молчали. Но она все не опускала ее на аппарат, продолжая прислушиваться к чему-то.

И тут она услышала очень тихий и очень низкий, на пределе восприятия, рокот. Или ей показалось - что на том конце провода из этого почти несуществующего рокота сложилось слово? “ПРОСТИ”.

…Ирину уже несколько раз посещали сотрудники милиции. Ведь он буквально пропал без вести. Как ни велика ее обида, все-таки он не был чужим ей человеком, и когда он исчез - почти сразу после операции - (о каждом его шаге после ухода из дома она знала получше его самого), она сама заявила в органы. А потом стали приходить эти странные письма ниоткуда (слава богу, жив), которые Виталька складывал в свой ящик с игрушками, бережно хранил, а иногда просил Ирину перечитывать их вслух - то одно, то другое. Она соглашалась неохотно, сознавая, что в письмах этих нет ни слова правды.

Но все-таки читала. И для Витальки айсберги и эскимосы, китовые фонтаны и белые медведи стали буквально второй жизнью, возможно, даже более реальной, чем та, которая видна окружающим.

…После обработки троицей рецидивистов в следственном изоляторе Грибов безропотно подписал признание, которое выложил перед ним абсолютно уверенный в своей правоте (ведь взят арестованный был с поличным) следователь. Суд был показательным, выездным в аудитории главного корпуса медицинского института, переполненной врачами города, преподавателями и студентами. Выступали его сослуживцы и коллеги, говорили о том, что он - научное светило, что он - честнейший человек… Но улики был неопровержимы, а его чистосердечное признание красовалось на столе судьи. К тому же кому-то из местных властителей показалось, что “дело Грибова” - отличная возможность приструнить зарвавшихся коррумпированных медиков…

Единственное, омрачившее плавный ход судебного процесса, событие: в зале, в момент зачтения приговора, объявился огромный черный пес, пробежал между рядами зрителей к кафедре, остановился, повернулся мордой ко всем и взвыл так тоскливо, так жутко и отчаянно, что похолодели сердца и у судейских, и у присяжных, и у остальных присутствующих. Прокурор поперхнулся и смолк на полуслове. Все замерло. А пес выл и выл, нагоняя на человеков смертную печаль.

Два молодцеватых служителя Фемиды, опасливо (вон, зубищи-то какие) приблизившись, вытолкали псину за дверь, развернулись, но, прежде чем успели войти обратно, услышали за спиной хриплый злой окрик: “Пидоры ментовские!” Они разом оглянулись, наслаждаясь предвкушением расправы над хулителем чести представителей советской власти, но никого, кроме пресловутой собаки, развалившейся на тротуаре, не увидели. Обескураженные, вернулись, они к скамье подсудимых, и каждый из них решил, что оскорбительные словечки послышались только ему, а уточнять у другого каждый не захотел.