Михаил Савеличев - Догма кровоточащих душ Страница 58

- Пойдем, Сэцуке, пойдем домой, - не выдерживает жалоб куклы Ошии. Что ж, и куклы умеют страдать, если в животе у них установлен специальный прибор для имитации страданий.

Он пытается поднять девочку на ноги, но она безвольно висит на его руках, словно и вправду марионетка с оборванными нитями. Ошии подхватывает ее на руки и идет прочь с кладбища.

В машине Сэцуке становится легче.

- Что со мной было, папа?

- Ты очень расстроилась, Сэцуке. Так тоже бывает...

7

- Это бред, наваждение, обман.

- Разве ты не чувствуешь мое тепло?

- Я видел, что ты умерла...

- Ты так веришь собственным глазам?

- А чему мне еще верить?

Пустая комната наполняется их теплом и шепотом. Круглое лицо Бананы, такое реальное, живое, близкое нависает над Ерикку.

- Верь самому себе. Верь своим чувствам.

- Мне очень жаль, что так все получилось, Банана.

- Только так и должно было получиться, мой глупый Ерикку.

- Скажи еще раз.

- Что? Что сказать?

- "Мой глупый Ерикку". Повтори.

- Мой глупый Ерикку, мой глупый Ерикку, мой глупый Ерикку. Достаточно? - Банана улыбается.

- Нет. Я бы слушал тебя целую вечность.

- И она у нас будет, мой глупый Ерикку.

Его руки гладят ее теплое тело. Разве сон может быть настолько реален?!

- Я знаю, что попал в ловушку, Банана. Они все-таки меня поймали.

- Кто? Кто тебя поймал, мой глупый Ерикку? О какой ловушке ты толкуешь?

Ерикку с силой отстраняется от Бананы и садится. Смотрит в темноту. Вокруг все та же пустая комната умершей девушки. Девушки, которая умерла по его вине, но которая почему-то все еще рядом с ним. Достаточно протянуть руку...

Он знает, как такое называется. Суккуб. Демон, принимающий обличье любимого человека, тварь, паразитирующая на человеческих чувствах.

Ерикку оглядывается. В полумраке загадочно светится женское тело. Как же она красива! Он приклеен к ней, привязан тысячью канатами, прикован тысячью цепями, он оказался слаб, глупый Ерикку.

- Ты выдумка, Банана. Моя выдумка. Поэтому я сейчас встану, оденусь и уйду. Навсегда.

Банана тихо смеется. Ее забавляют угрозы Ерикку.

- Ты можешь делать все, что хочешь, но только то, что предназначено тебе судьбой, Ерикку.

- Я могу уйти.

- Ты вернешься.

- Я могу убить тебя.

- Ты снова воскресишь меня. Ведь теперь ты - это еще и я.

Под руку попадается ледяной металлический куб. Он обжигает ладонь, из него сочиться стылое дыхание. Ерикку дышит на пальцы, пытаясь их отогреть.

- Жизнь - это то, что не дает нам проснуться, мой глупый Ерикку.

- Не называй меня так! - кричит Ерикку.

- Минуту назад ты просил меня...

- Замолчи! - прерывает суккуба Ерикку.

Банана тоже садится, обнимает его, льнет к его спине ласковой кошкой:

- Я выбрала тебя, Ерикку. Мне был дан выбор, но я назвала тебя. Можешь проклинать свою глупую Банану, но... Ты не представляешь, как там одиноко. Это мир тоски, безысходной тоски, такой невыносимой, что и самая мучительная смерть кажется благословением...

- Замолчи...

Банана еще крепче прижимается к Ерикку.

- Я падала в тоску, захлебывалась и тонула, и мне так хотелось жить, что кто-то все же услышал мой крик. Он был везде и никем. Словно тьма распростерлась вокруг меня... И мы заключили соглашение, Ерикку. Не вини меня.

- Я не виню тебя.

- Я всегда была слабой и беззащитной.

- Ты была сильной!

Банана щекой потерлась о его плечо.

- Спасибо за ложь. Порой даже ложь приятна. Но я никогда не была сильной. Посмотри вокруг. Я выискала самую безопасную щель и забилась в нее. Я стерла себя из жизни. Ничто не держало меня нигде на этой стороне света. Я могла сделать шаг в любую сторону и исчезнуть, как тень.

- Ты была смелой. Ты всегда была смелой. Охотники за привидениями всегда отъявленные смельчаки!

Банана помолчала.

- Ты ничего не знаешь, Ерикку. Для того чтобы узнать, надо умереть... Когда мир был создан, то не существовало никаких демонов, вампиров, привидений, суккубов. Были только люди. Плохие или хорошие, добрые или злые, но они были обычными людьми. У них имелась душа, которая сама источала аниму. Каждый из нас когда-то творил собственный мир.

- Это все сказки, Банана.

- Нет ничего правдивей сказок, особенно - страшных сказок, мой глупый Ерикку.

- И что же случилось дальше? Люди, как всегда, согрешили против установленного богами порядка?

- Люди не умели грешить. Согрешили боги. Когда совершилось самое первое убийство, тогда и возник мир.

- Даже на небесах живут преступники, - усмехнулся Ерикку.

- Да. Убийцы. Наверное, поэтому мир и подошел к собственному концу.

- А как же люди?

- Душа постепенно теряла способность творить. Чем взрослее становился человек, тем меньше анимы он источал. Тот, в котором уже не было собственного источника анимы, превращался в голема - в пустую скорлупу, глиняного болвана, подобного тому, которого боги когда-то и вылепили из красной земли. Но некоторым из болванов удается заполучить в свое владение аниму... Но они все равно уже не становятся людьми. Их ты и убиваешь.

- Что ж, хоть чем-то полезен и я. Но зачем ты мне это рассказываешь?

- Потому что дальше будет только хуже. Големов уже сейчас становится все больше, а значит, появляется больше всякой нечисти - жутких порождений мертвых душ.

- Ну и что? Мир умирает, и то, как он умрет, уже не столь важно, - сказал Ерикку.

- Важно не только начало, мой глупый Ерикку. Еще важнее - конец, ведь за ним все равно последует новое начало.

- Мне безразлично. Мне все равно, что будет завтра. От меня ничего не может зависеть в мире. Я - чересчур маленький винтик в разлаженном механизме. В какую бы сторону я не повернулся, машину это не отладит.

- Ты ошибаешься, мой глупый Ерикку, ты ошибаешься. Именно от нас с тобой и зависит завтрашний день. Именно от нас зависит - сможем ли мы вновь склеить разбитый в вдребезги мир, или продолжим существование каждый в собственном кошмаре.

Ерикку освободился от объятий, встал и начал собирать разбросанную по комнате одежду.

- Ты вернешься, - сказала Банана. - Ты обязательно вернешься.

- Нет, - ответил Ерикку. - Нет.

Но когда он повернулся к постели, там никого не было. Лишь дырчатый куб валялся среди складок тонкого одеяла.

8

Сэцуке лежала в кровати и смотрела в потолок. Слишком гладкий, чересчур идеальный, чтобы глаза могли прекратить бесцельные блуждания и за что-то зацепиться - за крохотную трещинку, выступ, пятнышко. День начинался и заканчивался. Розоватый утренний сумрак превращался в унылую полутьму, которая лишь по недоразумению называлась днем, а затем разливалась чернильная темнота, которую не могли разбавить ни одна лампа.