Станислав Лем - Друг Страница 6

Примерно так говорил он, но я не могу передать той горячности, с которой Харден смотрел мне в глаза. Я проиграл еще раз, я был вынужден, просто вынужден дать ему это обещание. Можно пожалеть, что ему не подвернулся кто-либо менее порядочный, чем я; тогда, быть может, судьбы мира сложились бы иначе, но ничего не поделаешь.

Сразу же после этого Харден ушел; мы заперли смонтированную часть установки в шкафчик, а ключ Харден унес с собой. Я согласился и на это, чтобы его успокоить.

После этого первого вечера совместной работы у меня снова было много пищи для размышлений - ведь Харден не мог запретить мне думать. Во-первых, эти ложные соединения; я допускал, что они известны мне далеко не все, ведь схема представляла собой - я видел это все отчетливей - лишь часть какого-то большего, быть может значительно большего, целого.

Неужели он сам хотел смонтировать все это целое после окончания стажировки у меня?

Электрик, привыкший к механической работе, не особенно интересующийся тем, что делает, быть может, не обратил бы внимания на эти места схемы, но мне они не давали покоя. Не могу сказать почему - то есть я не в состоянии этого сделать, не представляю себе схемы, которой, к сожалению, я не располагаю, - но похоже, что ложные соединения были введены умышленно. Чем больше я о них думал, тем тверже был в этом уверен. Это были - я почти не сомневался - фальшивые пути, предательский, обманный ход того, кто, невидимый, стоял за всем этим делом.

Меня больше всего возмущало, что Харден действительно ничего не знал о существовании этой умышленной путаницы в схеме, а значит, и он не был допущен к ключу этой загадки, значит, и его обманывали - и делал это его так называемый "друг"! Должен признаться, что образ этого друга не становился в моих глазах привлекательнее, напротив, я никогда не назвал бы такого человека своим другом! А как следовало понимать возвышенные, хотя и туманные, тирады Хардена, звучавшие неясные обещания и посулы? Я не сомневался, что и эти слова он только пересказывал, что и тут он был только посредником - но в хорошем ли, в добром ли деле?

На следующий день после полудня, когда я сидел дома и читал, мать сказала мне, что у ворот стоит какой-то человек, желающий меня видеть. Она была, конечно не в духе и спросила, откуда у меня такие престарелые дружки, которые боятся показываться сами и посылают за мной детей дворника. Я ничего не ответил, так как почуял недоброе, и сбежал вниз. Был уже вечер, но лампочки неизвестно почему не горели, и в парадном царила такая темень, что я едва разглядел ожидающего. Это был Харден, чем-то сильно взволнованный. Он попросил меня выйти на улицу. Мы пошли в сторону парка; Харден долго хранил молчание, а когда мы оказались на пустынном в эту пору берегу пруда, спросил, не интересуюсь ли я случайно серьезной музыкой. Я ответил, что, разумеется, люблю ее.

- Ах, это хорошо, это очень хорошо. А... нет ли у вас каких-нибудь пластинок? Мне, собственно нужна только одна адажио опус восьмой, Дален-Горского. Это... должно быть... это не для меня, понимаете, но...

- Понимаю, - прервал я. - Нет, у меня нет этой пластинки. Дален-Горский? Это, кажется, современный композитор?

- Да, да, вы великолепно разбираетесь, как это хорошо. Эта пластинка - она, к сожалению, очень, понимаете... у меня нет сейчас... средств и...

- И у меня, к сожалению, не очень хорошо с финансами, - сказал я, засмеявшись несколько неестественно.

Харден испугался.

- Милостивый боже, я об этом и не помышлял, это совсем не входило в мои расчеты. Может, у кого-нибудь из ваших знакомых есть эта пластинка? Только взаймы, на один день, не дольше!

Фамилия композитора затронула что-то в моей памяти; мы молчали минуту, шагая по грязи вдоль пруда, пока я не сообразил, что встречал эту фамилию в газете или в радиопрограмме. Я сказал об этом Хардену. Возвращаясь, мы купили в киоске газету - действительно симфонический оркестр радио должен был исполнить завтра адажио Дален-Горского.

- Знаете ли, - сказал я, - проще всего включить приемник именно в это время, то есть в двенадцать четырнадцать, и ваш друг сможет прослушать адажио.

- Тсс, - прошипел Харден, неуверенно оглядываясь. - Увы, этого нельзя сделать, он... я... Он в это время работает и...

- Работает? - произнес я с удивлением, ибо это совершенно не вязалось с образом одинокого, полубезумного, беспомощного старика.

Харден молчал, словно подавленный тем, что сказал.

- А знаете, - сказал я, следуя внезапному порыву, - я запишу вам это адажио на моем магнитофоне...

- О, это будет великолепно! - воскликнул Харден. - Я буду вам бесконечно благодарен, только не сможете ли вы одолжить мне магнитофон, чтобы... чтобы потом можно было воспроизвести?

Я невольно усмехнулся. С магнитофонами у коротковолновиков - целая история: мало у кого есть собственный, а каждому хочется записывать передачи, особенно из экзотических стран, и поэтому счастливого обладателя постоянно забрасывают просьбами одолжить магнитофон. Не желая вечно находиться в разладе с моим добрым сердцем, я вмонтировал магнитофон в свой новый приемник как неотъемлемую часть: одолжить приемник целиком, разумеется, невозможно, он слишком велик. Все это я выложил Хардену, и тот непередаваемо огорчился.

- Но что же делать... что делать? - повторял он, теребя пуговицы изношенного пальто.

- Я могу дать вам только ленту с записью, - ответил я, - а магнитофон вам придется одолжить у кого-нибудь.

- Не у кого... - пробормотал Харден, погруженный в свои мысли. Впрочем... магнитофон не нужен! - выпалил он с неожиданной радостью. Достаточно ленты, да, достаточно ленты, если вы сможете мне ее дать! Одолжить! - Он заглянул мне в глаза.

- У вашего друга есть магнитофон? - спросил я.

- Нет, но он ему и не ну...

Харден умолк. Радость его исчезла. Мы стояли как раз под газовым фонарем.

Харден на расстоянии шага всматривался в меня с изменившимся лицом.

- Собственно, нет, - сказал он, - я о... шибся. У него есть магнитофон. Да, есть. Естественно, что есть - только я об этом забыл...

- Да? Это хорошо, - ответил я, и мы пошли дальше.

Харден сник, ничего не говорил, только временами украдкой поглядывал на меня сбоку. Возле дома он попрощался со мной, но не ушел. С минуту смотрел на меня с жалобной улыбкой, а потом тихо пробормотал:

- Вы запишете для него... правда?

- Нет, - ответил я, охваченный внезапным гневом, - нет. Я запишу для вас.

Харден побледнел.

- Я благодарю вас, но... Вы плохо понимаете, неправильно, вы сами убедитесь позднее, - горячо шептал он, сжимая мне руку, - он, он не заслуживает... Вы увидите! Клянусь! Вы все, все поймете и тогда не будете ложно оценивать его...

Я не мог больше смотреть на Хардена, лишь кивнул головой и пошел наверх. И снова у меня была пища для размышлений, да еще какая! Его друг работал - значит он не был старым паралитиком, которого я выдумал. Кроме того, этот поклонник современной музыки мог любоваться просто лентой с записью адажио Дален-Горского без магнитофона! В том, что дело обстояло именно так, что магнитофона не было и в помине, я уже не сомневался.