Павел Вежинов - «Если», 2001 № 08 Страница 6

Я почувствовал прикосновение к своей щеке. И содрогнулся от ужаса. Неужели это я был той обезьяной, о которой они рассуждали? Чепуха, с какой стати?.. Ведь я понимал все, что они говорили. Но тогда почему они прикоснулись именно к моей щеке, именно возле губ, где должна была отражаться жестокость обезьяны? Эта мысль потрясла меня, и я напряг все свои силы, пытаясь подняться с кровати. Не смог, конечно, поскольку был крепко привязан. Но зачем они привязали себе подобного, настоящего человека…

— Уртекс, твой красавец, похоже, проснулся! — пробормотал озадаченно Хет.

— Не может быть! — ответил Уртекс. — Это должно произойти через два дня.

— Он пошевелился! — сказал Хет. — И попытался открыть глаза…

— Погасите свет! — озабоченно сказал Уртекс. — Сейчас же погасите свет!

И действительно, свет надо мной погас. Я медленно открыл глаза. Над самой головой у меня висел большой зеркальный рефлектор, я сразу догадался, что вижу в нем себя. И снова содрогнулся от ужаса. Из рефлектора на меня смотрел какой-то невиданный зверь: и знакомый, и странный одновременно. Это был я. Меня вдруг охватила безумная ярость, я крепко оперся локтями о кровать и невероятным усилием разорвал путы на руках.

Теперь я сидел на кровати, хотя ноги мои оставались привязанными. Но так я, по крайней мере, мог оглядеться вокруг. То, что я увидел, нисколько меня не удивило. Я находился среди настоящих людей. Они были высокого роста, стройные, с большими головами. Я заметил, что они испугались, и это еще больше взбесило меня.

— Что вы со мной сделали?! — закричал я в бешенстве.

Они смотрели на меня уже не испуганно, а ошарашено. Страшный зверь вдруг заговорил по-человечески!

Двое стояли совсем рядом со мной, вероятно, один из них был Уртекс. Впрочем, я сразу узнал его по голосу.

— Успокойся, Эден! — сказал он добродушно. — Я сейчас тебе все объясню…

— Что ты можешь объяснить! — закричал я. — Я же слышал, что вы тут говорили. Ты вселил меня в какое-то дикое животное.

— Ты не прав! — сказал Уртекс ласково. — Ты не животное, Эден… Ты нечто большее даже, чем мы все. Нас миллиарды, а ты будешь прародителем великой человеческой цивилизации…

У меня пересохло в горле. Только теперь я осознал весь трагизм моего положения.

— Но я не хочу, Уртекс, умоляю тебя, — сказал я хриплым голосом. — Я не хочу быть прародителем… Я хочу быть человеком…

— Ты уже человек, Эден…

— Я хочу быть таким же человеком, как вы… У меня нет сил пройти путь длиной в тысячелетия, чтобы вновь обрести себя. Это страшно. Прошу тебя, Уртекс, верни меня обратно, туда, где я был раньше.

Уртекс помедлил с ответом.

— Я не могу сделать этого, Эден! — печально сказал он. — Но даже если и сделаю, это не в твоих интересах… Ты превратишься в элементы ампулы…

Я уловил быстрый взгляд, который Уртекс бросил на маленький операционный стол, но не понял его смысла.

— Раз так, лучше убей меня… Я не хочу начинать с начала. Я не хочу проходить этот ужасный путь…

— Он вовсе не ужасный, Эден… В этом пути весь смысл человеческой жизни.

Снова взглянув на операционный стол, он взял лежавший на нем шприц. Я прекрасно понял, что он собирается сделать.

— Не смей, подлец! — закричал я.

Я инстинктивно оглянулся вокруг в поисках предмета, с помощью которого мог бы защитить себя. В этот момент в бедро мне впилось тонкое жало. Я мгновенно ослабел и медленно опустился на кровать. У меня кружилась голова, но — странно! — я чувствовал, что мне легко, что я счастлив, полон внутреннего света и блаженства.

Послышались возбужденные голоса, восклицания, потом их перекрыл голос руководителя, которого я не успел разглядеть.

Сейчас голос у него был расстроенный.

— Что это все значит, Уртекс?

— Мне трудно объяснить! — устало сказал Уртекс. — Он проснулся раньше времени, до того, как усвоились диффузионные растворы.

— Слушай, Уртекс, я настаиваю на том, чтобы ты еще раз проверил весь ход эксперимента, — строго сказал руководитель. — Представь себе, что он снова проснется с человеческим сознанием.

— Это исключено! — сказал серьезно Уртекс. — В любом случае…

Голос его затих, я уже не слышал никакого шума, последние искры сознания медленно угасали. Я уже не был несчастным, но не был и счастливым, смутно различая белую дорогу, терявшуюся где-то в бесконечности.

Для чемпиона мира по легкой атлетике прогулка по городу — проблема не из легких. Конечно, самое простое решение — вызвать воздушное такси. К сожалению, этого мне делать не положено. Чемпион мира по легкой атлетике обязан ходить пешком и только пешком. Десять километров — минимальная дневная норма, и нужно быть очень изобретательным, чтобы ее выполнить. Самыми опасными моими врагами на улицах города были «ползущие». И самыми безжалостными и надоедливыми. С тех пор как был принят всемирный закон о транспорте, все несовершеннолетние были лишены права передвигаться по городу с помощью каких-либо видов транспортных средств. Сейчас они заполняют десятки тысяч городских улиц и площадей, поднимают страшный шум и в надежде на автограф упорно преследуют каждую знаменитость. Тем более чемпиона мира, ведь в нашем городе не было чемпионов уже более тридцати лет. Плохо то, что фокус с приклеенной бородой не проходит. Юнцы остервенело набрасываются на любую бороду, даже настоящую, и готовы выдрать ее всю до последнего волоска. Это заставило сбрить бороды даже самых консервативных профессоров университета. Что говорить о темных очках, которые не могут служить никакой защитой?

И вправду, что делать бедному спортсмену, если его портрет висит чуть ли не в каждой витрине?

Нет никакого спасения, кроме как надеть форму регулировщика и расхаживать с идиотским видом по мостовой среди летящих с бешеной скоростью машин и автобусов. Во всяком случае это безопаснее, чем идти по тротуару. Тротуар тоже не беговая дорожка.

Хорошо, что мои «коллеги» в светло-синих формах меня узнают. Улыбаются мне, как соучастники заговора, стараются помочь.

Я спокойно и размеренно двигался по осевой линии прямо в центре вихря, образуемого двумя встречными потоками движения. Прошел беспрепятственно пять-шесть кварталов и даже начал насвистывать что-то, в приливе хорошего настроения. Утро было чудесное, воздух свежий и озонированный, как в лаборатории. По недельному расписанию дождю полагалось идти в субботу — притом дождю шестой степени, что фактически означало маленькое наводнение. Но до субботы было еще далеко, и я легкими шагами продолжал ступать по оранжевому настилу — чистому и яркому, как апельсиновая корка. В субботу дождь смоет последнюю пылинку со зданий, город заблестит, еще более сказочный в своей нежной глазури.