Борис Письменный - Роковое окружение Эммауса Страница 6

- Нет, нет, меня зовут Эмма; то все перемены, игры слов...

- Вся жизнь - перемены. Кажется, вчера еще меня ожидали на юге, за Потомаком, а, может быть, уже-за Шенандоа. Интересно, где сейчас Грант; что слышно нового о Линкольне? У меня старая газета; я ее скурил... Покончим со старым! Прощай, кавалерия. Отныне я - капитан артиллерийской батареи, вот-с, ваш покорный слуга.

Арпед начал что-то беспокойно искать по карманам.

- Я, кстати, ваш сосед, хорошо знаком с Вестервельтами и семьей Де Марестов.

- Есть у нас такие улицы,- сказала Эмма.

- Зачем 'улицы'? Люди! Сам я живу ближе к Старой Кривой Дороге на переправу - Олд Хук Роуд. Не с вашей стороны, где - скобяная лавка, рессорная мастерская, потом куробойня...

-Там нет никакой куробойни.

- Не может быть! Убрали? Ну и прекрасно, я давно говорил, что ей тут не место. Невозможный запаx... Вы уверены? Вы здесь недавно? Ваш акцент, германский, я бы сказал, если бы не знал лучше. Я знаю про вас достаточно и хочу сделать приятное. Вы ведь не откажетесь отправиться в город, если его зовут Петербург? Родное для вас имя?

- Откуда вы знаете?

- Помилуйте, так это же сон. Во сне все возможно. Хотите, рядом с Петербургом я создам для вас город Эммаус? Неплохо звучит?

- Спасибо тебе, странный мой сон... Мне нравится этот мужчина и нравится его голос. Как хорошо влюбляться во сне, но я все-таки обязана спать, если я не хочу свихнуться, - сказала вслух себе Эмма.

- Интересно слышать ваше признание, миледи, должен заметить. Я не посмею далее нарушать ваш покой, однако, если позволите -последнее...

Он достал из раструба перчатки обрывок бумаги, карандаш и что-то написал быстро. Протянул Эмме.

Ночью Эмма металась и бредила, толком не зная, что ей чудится, а чтонет. Ей виделся впалощекий бородатый Линкольн в окружении похожих на него офицеров. Главное, ей виделся сам Арпед. Она сидела с ним верхом, млея и

наслаждаясь запахом его трубочного табака, теплом его груди на своей спине; его крепкие ноги следовали изгибам ее ног. Они вместе гарцевали на коне по пустынным улицам Нью-Джерсийских городков, и на каждой площади, где стоял монумент американским ветеранам, каждый солдатик позеленевшей бронзы, каждый увековеченный воин, неважно какой из войн, вдруг оживал, отдавал честь Арпеду и ей. В некоторых местах ветераны даже сбегали с пьедестала; собирались в отряд, маршировали какое-то время вслед за ними, распевали гимны... Арпед тоже подпевал - 'янки-дудль-кам-ту-таун-марчин-он-де-пони...' ,крутил над головой своей драгунской саблей и щекотно смеялся прямо в Эммину шею.

Утром Эмма проснулась, как ни в чем не бывало, отлично выспавшаяся, бодрая исчастливая. В кармане своего халата она нашла обрывок желтой газеты Армии Юнионистов. Угольным росчерком на ней значилось:

- Не пугайтесь судьбы. Авг. 24 жду в Вирджинии. Ваш Арпед.

Там же был набросок маршрута в г.Эммаус на побережье Атлантики, недалеко от Ричмонда и соседнего с ним города Петербурга.

Кончалось лето. Двадцать третьего августа мы неслись с Эммой на моем Додже вниз по карте, на юг. Горячий, как медузное желе, воздух, дрожал перед глазами над гудроном забитой траффиком девяносто пятой дороги. Август- самое время для отпусков. - Почему бы не поехать, не посмотреть южные штаты, давно уже подкатывалась ко мне Эмма. - В крайнем случае, можно завернуть позагорать на Вирджинию Бич. - Я не пытался спорить с Эммой, переубеждать ее. Все эти недели до конца августа она была невероятно возбужденной, до самого момента, когда Бобби, наконец, великодушно согласился провести несколько дней у родственников. И мы отправились.

По дороге Эмма спрашивала меня, верю ли я в приведения, в особенности в сигналы с того света; и сама же отвечала, не дожидаясь моего мнения, что в описанные явления мертвецов не очень-то верит, пока научно их не докажут, не исключат вероятность ловких фокусов и иллюзионизма. Что в ангелов-хранителей она немножечко верит и верит абсолютно в злой глаз; что больше всего она верит в намеренное злодейство; что вообще, она немало напугана нашими последними домашними событиями; что от природы она - человек храбрый, но ей немного страшновато, вот и все...

Не без труда я вклинился в паузу ее речи с предложением остановиться. Мы съехали с хайвея к ресторации Ховарда Джонсона, где заодно заправились бензином. И снова, уже в сумерках, замелькали штатные дорожные щиты с указанием развилок, с рекламой бизнесов придорожного сервиса, с предупреждениями - сколько миль предстоит ехать до следующей зоны отдыха или бензоколонки.

Уже в Вирджинии, в темноте мы проскочили свой съезд, сделали разворот, снова нашли развилку и остановились, чтобы размять ноги.

Нарастающим шорохом в качающихся лучах фар проскакивали редкие автомобили. Душно пахло асфальтом и полевыми цветами; губы уже солонил ветер недалекой Атлантики. Цепочкой стояли южные, длинноиглые сосны; придорожные кусты поблескивали плотными глянцевыми листьями. В казавшихся вечностью паузах наваливалась черная влажная ночь с крупными звездами над пустым широким хайвеем.

Эмма закинула голову, глядя на дымное, вращающееся над нами звездное небо: - Я вижу эту сеть, что вяжет сама себя. Я вижу, ты слышишь, Маврик?

Местная дорога, точно как на данной нам схеме, сама собой вывела нас к гостинице "Божий Приют". 'Имеются вакансии' - значилось на ее газосветной рекламе из гнутых стеклянных трубок. Мы зашли внутрь.

В креслах сидели несколько недавних приезжих, вроде нас, ждали администратора. Мне сказали, что гостиницу держат два брата-евангелиста, и на этой неделе командует младший - Бастер Джуниор.

Внутри гостиницы мебель была обита розовым плюшем, обшитым по краям витым шелковым канатом с кистями. Крупноформатные мореного дуба прилавки и столы тускло блестели, тщательно промазанные минеральным маслом. Было сумрачно и сыровато, когда мы шли по изъеденным дощатым ступеням в свои номера. Пахло чем-то слащавым и тошнотворным.

- Не обстановка, а театральный реквизит, - заметила мне Эмма.

- Как за сценой в каком-нибудь провинциальном театре Драмы и Комедии. Разобравшись с формальностями, мы спустились в ресторан в первом этаже; вышли на террасу - туда, где толпились люди и плескались голоса.

Дамы были в широких светлых платьях с буфами и кринолинами, обмахивались веерами. Мужчины - в клетчатых брюках и белых сорочках. Кто с галстуком-бабочкой, кто в рубашке апаш по причине довольно спертого воздуха и жары, будто перед дождем. Не было ни кондиционера, ни даже вентилятора. Назойливая мошкара отчаянно ударялась в оконные сетки.

- ...Послушаем теперь господина из Петербурга; он прояснит нам диспозицию на завтра, - воскликнула стоящая у рояля крупная дама. - Затем, кто хочет продолжать играть в вист, можете оставаться - кому, как угодно. Мы с Милтоном, еще пять минут и готовы ретироваться...