Сергей Герасимов - Власть подвала Страница 6

В следующие месяцы судьба нас с Наташей тонко разводила трижды (только те случаи, о которых я знаю наверняка): один раз я был в лагере и на день уехал, в этот же день приехала погостить она; второй раз первого сентября по каким-то уже невспоминаемым причинам мы должны были встретиться, но не встретились; в третий раз был выпускной вечер, на который я хотел и просто был обязан попасть, но некое озверевшее начальство меня не пустило. Начальственный идиотизм такое же удобное сподручное средство судьбы, как, например, землетрясение, забытый зонтик или не приехавший по расписанию поезд. Она тоже была уверена, что я буду и пришла, а меня, конечно же, не было. Когда появлялись другие возможности встреч, судьба отсекала их сразу же.

Я ответил на ее первое письмо. У меня до сих пор хранятся те письма, стопочкой, двенадцать штук – возможно, моя самая длинная переписка. Я храню предметы, имеющие лишь сентиментальную ценность, но не сладкогрустных воспоминаний ради, а потому, что не могу просто выбросить или потерять вещь, в которую кто-то вложил свою искренность, может быть, надежду, может быть, мечту, и, в любом случае, одно из драгоценнейших и редких человеческих чувств.

Выбросить это так же невозможно, как ударить женщину, украсть, предать, донести или поступить неблагодарно. Так же невозможно, как прихлопнуть книжкой бабочку.

Итак, я ответил на ее письмо.

Не знаю кто она сейчас, но тогда она была необычной – в том состоянии, которое переживают хотя бы раз в жизни два человека из трех; которое у одних проходит быстро, у других растягивается на год или два (самый частый случай), а у третьих длится всю жизнь. Я бы назвал это кристаллизацией. Детство уже опало, как лепестки, и вдруг появились десятки возможностей для воплощения себя, а миллионы возможных воплощений закипают внутри. И ты понимаешь, что ты не такой как остальные, и выстраиваешь в душе хрустальные замки, о которых не можешь никому поведать – нехватает слов; и мир раздвигается – до бесконечности и дальше, намного дальше за бесконечность – так, что совсем теряешься от этой шири; мысли и чувства наступают плотными валами, сверкающими как чешуя – но рассмотреть отдельную чешуйку не удается. Слепой всплеск души, вдруг осознавшей себя. Обычно это проходит и крепко забывается. Я бы назвал это кристаллизацией, потому что, перебурлив, человек застывает мутным или ясным кристаллом и до самой старости будет меняться лишь внешне. Тогда она была такой.

Тогда она была такой; тогда я был слишком молод, тогда я любил Ростана.

Блока и Выготского, по принципу: а девушки потом – тогда я верил в психологию.

Больше всего меня волновала так и непоставленная этой наукой проблема – проблема чуда. В том, что чудеса определенного рода довольно часты, я не сомневался уже тогда.

Я знал, что случаются совпадения: ты не встречаешь человека двадцать лет, и вдруг сталкиваешься с ним трижды за неделю; а в следующие тридцать лет ты его тоже не увидишь. Еще я знал, что возможны вещие сны, потому что сам видел несколько. Я нашел приметы, по которым эти сны можно было отличить от обыкновенных ночных бессмыслиц. Однажды такой сон предсказал мне опоздание на работу и, проснувшись на полчаса раньше обычного, я очень внимательно собрался и проделал все утренние процедуры, и вышел из дому пятнадцатью минутами раньше, чем требовалось. Я собирался опровергнуть предсказание сна. Но, увы, я, от усердия, забыл взять проездной билет и, что совсем уж удивительно, в моих карманах не нашлось ни копейки денег; без билета меня не пустили. Пришлось возвращаться и, конечно, я опоздал – один из двух раз за девять лет. Я умел отгадывать какой стороной лежит скрытая от меня монета – орлом или решкой – даже не отгадывать, я просто это знал, не глядя. Я умел предчувствовать будущее на несколько секунд вперед: например, сейчас я знаю, что Ира К. появится, стремительная, из-за угла напротив – и вот она появилась; или я знаю, куда попадет следующий мяч в теннисе и он попадает именно туда, против всяких правил; или я спускаюсь в метро и знаю, что сейчас неживой голос произнесет «в депо» – голос произносит и электричка следует в депо. И еще я знал людей, которые видели и знали то же самое, разве что не умели отгадывать сторону монеты. Я изучил добротное руководство по теории и практике психологического эксперимента (не чета зеленому Готсданкеру для неумелых) и начал ставить опыты.

О сути опытов умолчу; скажу только, что для экспериментов мне пришлось изготовить стеклянный девятнадцатигранник, размером с небольшое яйцо – так, чтобы все его грани имели одинаковую площадь. Я основательно потрудился, шлифуя стекло. В этом есть еще одна прозрачная шутка судьбы – Наташа училась на оптика и каждый раз, проходя практику, шлифовала линзы. Может быть, она и сейчас их шлифует, зарабатывая себе этим на жизнь, подобно известному философу, изгнанному за то, что смел противоречить принятому мнению.

Наша с ней переписка текла вяло и однажды прервалась. Прошел месяц, другой, третий, прошел почти год и мы достаточно крепко забыли друг друга. Мои опыты тогда уже давали результаты и обещали возможности, просто сказочные.

Теоретически, я мог воспроизвести и повторить любое чудо, не выходящее из прочных границ природных законов. Например, никаким законам не противоречит выигрыш в лотерею автомобиля сто раз подряд или то, что армия врага вдруг почувствует панику и как раз в тот момент, когда вражеский военачальник произносит заклинание с целью обратить врага в бегство. Это не противоречит ни Ньютону, ни Максвеллу, ни Ландау с Лифшицем. Так что возможностей для чудес просто хоть отбавляй. И я решил совершить маленькое прикладное чудо.

Чудо – это то, что имеет наименьшую вероятность произойти, но все же происходит, на зло вероятности.

Вызывать дождь или выигрывать в лотерею я не собирался, по техническим причинам. Оставались еще такие распространенные чудеса, как влюбить в себя кого-нибудь малознакомого (потом хлопот не оберешься, да и поди разбери почему кто-то кого-то любит – трудно будет доказать свою правоту), или встретиться с кем-то, с кем ты никак не можешь встретиться. Я выбрал последнее и взвесил несколько кандидатур на весах своего безразличия. И вспомнил Наташу – она подходила больше других. С ней-то я никак не мог встретиться, после года молчания – разве что приехать прямо к ней в дом и сказать: «здравствуйте, это я», и получить в награду взгляд, которым встречают того, кто хуже татарина.

Было 18. 01. 1990. Был вечер. Я выбрал кандидатуру и сделал все, что требовалось по теории, не особенно надеясь на результат.

Да, я не очень надеялся на результат – ведь в теориях полно ошибок и, лишь постепенно исправляя их, мы приходим к совершенной отточенной точности.