Дмитрий Силлов - Кровь охотника Страница 62

— И браслеты на руки надели, — кивнул ликан. — Не на шею. Значит, ты им и без рук живым нужен. В отличие от меня.

— А тебя за что? — спросил я. Разоткровенничавшийся враг не превращается в друга. Он остается врагом, от которого можно получить нужную информацию.

— Меня за то, что не вампир, — огрызнулся ликан. — Второй год жду своего Суда Крови, то есть, считай, смерти. А сам пока на арене палачом подрабатываю. Скоро уже на такой диете совсем ничего человечьего не останется, в волчару наглухо перекинусь без вариантов. И будет выбор небогатый — на Суд Крови, в зоопарк или в цирк, на задних лапах под дудку плясать.

— Поясни, — попросил я, прерывая горестные подвывания расчувствовавшегося нелюдя. — Что за суд такой?

— Да не суд это, а развлекуха. Что для ликанов, если к нам вампир попадется, что для вампиров, если наш брат им чем-то не понравится. Выводят одного такого как я на арену, сняв ошейник, против осужденного в наручниках. Ну и заставляют драться. Палач, который без ошейника, понятно, сразу в трансформацию. А второму простой выбор. Или дерись в человечьем обличье, или применяй Магию Крови и воюй дальше без рук.

Если осужденный на такое решается, просто можно побегать от него минутку, пока он кровью не истечет.

— А если он култышку залижет? — спросил я, вспомнив, как меня вылечила Лада.

— Кто ж ему даст? — хмыкнул оборотень. — Начнет лизать — самое время подбежать и жилу на шее рвать.

— Ну, а шансы какие-то есть у осужденных? — поинтересовался я, прикинув, что в бою с Мангустом у меня всё-таки было оружие, а с Начальником Патруля мне просто крупно повезло.

— Ну хомо штук пять, а то и с десяток могут выгнать, — пожав плечами, сказал оборотень. — Например, можно одного хомо на противника кинуть, а у второго тем временем вену рвануть и крови хлебнуть. Это браслеты за Магию Крови не считают, а сил реально прибавляется. Еще оружие на арене есть. Железное. Если успеешь добежать, то можно попробовать отмахаться от палача мечом, копьем или еще какой хренью. Но это, сам понимаешь, нереально. Трансформированному палачу та железка как булавка.

— И булавку можно воткнуть в глаз, — сказал я задумчиво.

— И голову мечом оборотню срубить, — в тон мне продолжил ликан. — Как же, сказки в детстве слушали, знаем.

— М-да… — протянул я, не считая нужным обращать внимание на его ироничный тон и думая о своем. — И кого так судят?

— Да кого ни попадя. И своих провинившихся, бывает. Но больше мы их — или они нас. Равновесие равновесием, но не любим мы друг друга. Кстати, у нас на фермах то же самое, один в один.

— И не впадлу своих убивать? — поинтересовался я.

— Когда стоит вопрос ты убьешь или тебя прикончат — не впадлу, — пожал мохнатыми плечами ликан. — Своя шкура-то всегда дороже чужой.

Я не стал спорить. Спорить было, в общем-то, не о чем — подобный подход к вопросу жизни и смерти характерен и для многих людей. Но меня сейчас философские взгляды местного палача не интересовали, было гораздо важнее спастись самому и вытащить Руса, Мангуста и Ладу.

Я был уверен — они где-то здесь, возможно, в соседних камерах. В таких же ошейниках, ограничивающих трансформацию и лишающих моих нелюдей преимуществ, данных им природой. Именно моих нелюдей, судьба которых за последние сутки стала для меня важнее судеб многих представителей моего собственного вида.

Пока я раздумывал, перебирая планы спасения, как буддистский монах бусины четок, оборотень поднял с пола недоеденную человеческую руку, понюхал, поморщился и прогундосил:

— Слушай, как там тебя… Охотник? Уговор уговором, ликаниху жрать не буду. Но хоть одного хомо разреши захомячить? Ты глянь на них, это ж не мужики, а плесень какая-то, по углам жмутся и трясутся хуже баб. А я если свежатинки не поем, трансформация замедлится. В позапрошлый раз меня покормить забыли, так какой-то осужденный Носферату чуть глаз берцовой костью не выбил. Ногу хомо сломал — и мне в морду обломком. На хрен тебе это мясо, тем более что оно теперь не твоей породы?

— Твои проблемы. Людей есть не дам… — машинально огрызнулся я, думая о своем. И вдруг забыл, что хотел еще добавить к сказанному. — Ликаниху? Какую ликаниху? Ты о чем?

— Ну девка вон сидит, из наших, — мотнул головой оборотень. — А ты думал она хомо? Небось и вертухаи так же подумали, не различили по запаху, а то б тоже в браслеты закоцали. Молодая и недавно инициированная, вот и не пахнет как наша…

Я посмотрел в ту сторону, куда указывал мохнатый палач.

Мужики и вправду выглядели не очень. Один, который потолще, в разодранном пиджаке, сидел на пятой точке, таращился на оборотня и медленно сучил каблуками по полу, впихивая поглубже в угол тело мягкое, рассыпчатое. Второй, тощий как жердь, забился в пространство между стеной и толстяком и явно был не прочь целиком спрятаться за товарища по несчастью, в связи с чем эпизодически сокращался всем телом, словно дождевой червь, втискивающийся в нору.

Девчонка же сидела в стороне от столь ненадежной защиты в лице противоположного пола, подтянув колени к груди и обхватив руками ноги, обутые в серебристые кроссовки. Свободный костюмчик того же цвета не мог скрыть не по возрасту привлекательной фигурки. Матерчатый капюшон, наброшенный на голову, также не вмещал водопад непослушных волос, пряди которых выбивались наружу и спадали по плечам девушки словно струи расплавленного золота. Интересно, сколько ей лет? Судя по молодежным колечкам на пальцах в виде блестящих дельфинчиков, змеек и котят — максимум семнадцать-восемнадцать.

Лицо девушка спрятала в колени, и невозможно было понять, плачет она или же это просто защитная реакция на опасность, когда живое существо сжимается в комок и впадает в ступор, повинуясь голосу древнего инстинкта: «Не двигайся! Мертвого не сожрут!»

— Ну так чё, Охотник? Может, договоримся?

Не удостоив палача ответом, я разогнул колени, побил ребрами ладоней по бедрам, слегка затекшим от позы отдыхающего кочевника, и, подойдя к девчонке, присел рядом с ней.

— Слышь, волчонок, поговорить надо, — тихо сказал я.

— Чего тебе? — после небольшой паузы раздалось из-под капюшона.

Голос девушки был отрешенным, но она не плакала и воспринимала то, что происходит вокруг нее. Это лучше чем истерика или ступор. Намного лучше. Значит, может получиться то, что я задумал.

— Помощь твоя нужна.

Она откинула тяжелую прядь, закрывавшую лицо, и посмотрела на меня…

«В этих глазах отразилась вселенная — и утонула в них…»

Когда-то давно я слышал эту песню — и благополучно забыл, ибо не романтик по определению. А сейчас вспомнилось, причем только эти строки. Если в глазах Лады была холодная красота Снежной королевы, то, глядя в зеленые омуты этого волчонка, можно было просто задохнуться, словно и вправду нырнул — и погиб быстро и безболезненно, потому как барахтаться и сопротивляться нет ни сил, ни желания…