Аркадий Стругацкий - Дни Кракена Страница 64

Юля Марецкая могла отколоть и не такое, но я понятия ни о чем не имел. Должно быть, это случилось до того, как Нина пришла за конспектами в нашу комнатушку под крышей. Я писал письмо в Ленинград, Петька Майский валялся на кровати и делал вид, что читает Коран, а Миша Злобин брился, и тут к нам несмело вошла Нина, ведя за руку крошечную смуглую девочку с носом-пуговкой.

- Нина, а что Наташа? - спросил я.

- Наташке пятнадцатый год, представляешь? Растет ужасно, скоро меня догонит. Мой домашний тиран,

- Ты замужем? Она засмеялась.

- Что ты, Андрюшенька, я ведь убежденная мать-одиночка. И потом зачем мне благодетели?

Мы медленно шли мимо скамеек Подлипками, где сидели старички в парусиновых фуражках и старушки в диковинных капотах.

- А ты? - спросила она с любопытством.

- Я развелся.

- Бедняжка.

- Да. Сирота.

- Детей, конечно, нет?

- Почему - конечно?

- Ну, это же видно.

- То есть?

Она пожала плечами и нагнула голову.

- Почем я знаю? Просто видно, и все.

- Она не хотела ребенка, - сказал я. - Не то боялась, не то считала, что рано. В общем, все получилось к лучшему.

- Всегда все получается к лучшему.

- Надо надеяться.

Она держала меня под руку и смотрела вниз, старательно ступая в ногу со мной. На ней были светлые остроносые туфли на высоких каблуках. Вот отчего она показалась мне выше ростом. Прежде она никогда не носила туфель на высоких каблуках. Тук… тук… тук… - стучали каблуки по асфальту.

- Ты ее любишь?

- Нет, - быстро ответил я. Затем добавил: - Когда-то думал, что люблю. А теперь нет. Ни капельки.

- Молодец. Если это правда, конечно.

- Это правда.

- Вы давно разошлись?

- Давно. Я вернулся с Сахалина, и она от меня ушла.

- А что ты делал на Сахалине?

- Разное. Плавал, главным образом. Хорошо было.

- Зачем же вернулся?

- Право, не знаю. Домой, должно быть, захотелось.

- Андрюшенька, ты можешь ответить мне откровенно на один вопрос?

- Могу.

- Слово?

- Слово.

- Это тык ней тогда ушел?

- К ней, Ниночка.

Тук… тук… тук… тук… тук…

Она выпустила мою руку и остановилась.

- Вот, - сказала она. - Я почти дома. Ступай обратно. Пускают до одиннадцати, и ты как раз успеешь.

На мгновение меня охватила паника. Нельзя нам было вот так просто попрощаться и разойтись. Я уже знал, что лучше мне умереть, чем снова потерять ее.

- Ну уж нет, - сказал я, стараясь говорить спокойно. - Я обратно не пойду. На кой черт, спрашивается, мне идти обратно?

- Но ты же собирался ужинать.

- Ничего подобного. Мне расхотелось.

- Ты голоден, как волк.

- Это тебе кажется. Я сыт, как удав.

Она подняла руки и поправила волосы, искоса глядя на меня. Потом она улыбнулась.

- Ты уверен, что не голоден?

- Совершенно уверен.

- У тебя глаза какие-то голодные.

- У Босини тоже были голодные глаза.

- У кого?

- У Босини. Из “Саги”.

По тому, как у нее застыло лицо, я понял, что она вспомнила.

- Эх ты, - тихо сказала она, - старый друг. Пойдем, нам на ту сторону.

Она опять взяла меня под руку и повела через улицу. Мы молчали, и только в лифте, повернувшись ко мне спиной и отыскивая нужную кнопку, она проговорила с нервным смешком:

- Интересно, что скажет Наташка.

Глава девятая

В прихожей нас встретила длинная худая девочка в выцветшем сарафане, из которого она выросла года три назад, с длинными голыми ногами и с хорошеньким круглым личиком. На мать она совсем не была похожа, разве только глаза у нее тоже были большие и серые и расставлены так же широко. Увидев меня, она насупилась и сердито сказала:

- Здравствуйте.

- Это моя дочь Наташа, - чинно сказала Нина. - Наташа, это Андрей Сергеевич. Он из-за меня остался без ужина, и мы должны накормить его. - Она изо всех сил старалась выглядеть виноватой, но это у нее плохо получалось. - Пожалуйста, сделай там что-нибудь.

- Прекрасно, - ледяным тоном произнесла Наташа. - Я сделаю яичницу.

- Как вы относитесь к яичнице? - спросила Нина, повернувшись ко мне.

- Побольше, - попросил я. - Я голоден как волк. И чаю, если нетрудно. Сладкого.

Наташа стремительно повернулась и удалилась на кухню, стукнувшись боком о косяк.

- Ну как? - спросила Нина шепотом.

- Прелесть, - пробормотал я. - Жаль носа-пуговки, а так - прелесть.

- Много ты понимаешь…

На кухне загремели сковородки. Нина подтолкнула меня, и мы прошли в комнату. Почти ничего здесь не изменилось, только исчез пузатый родительский комод, и вместо детской кроватки стояла широкая низкая тахта. По-прежнему было чисто и аккуратно, по-прежнему пахло свежим бельем и немножко парфюмерией. По-прежнему возле окна размещалось доброе полукруглое кожаное кресло. Дверь в мою комнату была приоткрыта. Там был виден желтый угол новенького письменного стола, край белой постели и маленький матерчатый тапочек на пестром коврике.

- Там теперь Наташкино царство, - сказала Нина. Я взглянул на нее, и она поспешно отвела глаза.

- Что же мы стоим? - сказала она. - Пойдем, помоешь руки.

Я отправился в ванную, а она пошла на кухню. Через несколько минут она принесла мне полотенце.

- Держись, Андрюшка, - сказала она, загадочно усмехаясь. - Яичница на столе.

- Это опасно? - спросил я.

- Не знаю. В крайнем случае позовешь на помощь.

Затем она сказала, что будет переодеваться, и пожелала мне удачи. Когда я вернулся в комнату, на столе в семейной сковороде шипела гигантская яичница из десятка яиц, не меньше. Наташа сидела на тахте, выставив острые голые коленки, и с интересом ждала, что я буду делать. Драться так драться, подумал я и бодро вскричал:

- Вот это здорово!

- Вы просили побольше, - смиренно напомнила она.

Я уселся, придвинул сковороду и взялся задело. Ударить лицом в грязь мне было никак нельзя. Впрочем, я действительно проголодался. Я ел неторопливо, время от времени со вкусом макал в масло кусочки хлеба и одобрительно мычал. Одновременно мы вели светский разговор о школе и о пионерских лагерях. Вошла Нина в летком белом платье и села напротив. Вот тут я на минуту остановился, заглядевшись на нее. Она была румяной от холодной воды, в растрепавшихся волосах дрожали радужные капли, и глаза у нее были блестящие и ясные. Я вдруг подумал, как я выгляжу сейчас -толстый седой дурак над огромной сковородой яичницы, грузный и красный, в безобразном костюме от магазина готового платья, с расстегнутым воротником и сбитым набок галстуком. Почему-то эта мысль совсем не задела меня.