Аркадий Стругацкий - Дни Кракена Страница 65

Нина краем глаза покосилась на Наташу и незаметно подмигнула мне. Я вернулся к яичнице, кое-как разделался с нею и сказал в пространство-

- Отличная была яичница, в жизни такой не ел. А теперь хорошо бы сладкого чаю. Сладкого и покрепче.

Наташа взирала на меня с благоговейным ужасом. Нина фыркнула и закрылась ладонью. “Ну что ты, мама, право”, - укоризненно прошептала Наташа, покраснела и пошла за чайником.

Чай мы пили все втроем. Я рассказывал им про Камчатку и Курильские острова, про вулканы и про японских браконьеров, про спрута в бассейне, про документы профессора Акасиды, про Хиду и его книги. Это был славный вечер, и мне давно не было так легко и уютно. Потом Нина поглядела на часы и строго сказала:

- Все, Наташка, пора спать.

- Мамочка! - воскликнула Наташа с негодованием.

- Никаких мамочек. Попрощайся с Андреем Сергеевичем и отправляйся.

- Мамочка, еще десять минут.

- Нет.

- Капельку!

- Погоди, Нина, - сказал я и извлек из кармана подарок Хиды. - Возьми, Наташенька. Это тебе за твою чудесную яичницу.

- Что это? - спросила она.

- А ты разверни и погляди.

Она развернула и заулыбалась.

- Ой, какое чудо, смотри, мамочка, - сказала она. - Спасибо большое, Андрей Сергеевич.

- Это японец тебе подарил? - спросила Нина.

- Да, я подарил ему бутылку водки, и он сказал, что будет угощать своих друзей. Ну а я угощаю своих.

- Большое спасибо, - сказала Наташа, - мамочка, смотри, какая хорошенькая.

- Очень хорошенькая, - согласилась Нина. - А теперь ступай.

- Иду, мамочка, ты же видишь, я уже иду. Спокойной ночи. Андрей Сергеевич, спокойной ночи. Приходите к нам еще есть яичницу.

- Наталья! - сердито сказала Нина.

- Непременно, - пообещал я вполне искренне.

Она поцеловала Нину, повернулась ко мне, сделала книксен, приподняв кончиками пальцев подол своего короткого сарафана, и удалилась. Чудная девчонка. И в ней, конечно, есть много от матери. Какая-то милая угловатая гибкость, не знаю, как это объяснить. Я отодвинул стакан и встал.

- Спасибо, Ниночка, - сказал я. - Тебе тоже пора спать. Всем пора спать.

- Да, - пожаловалась она, - я встаю рано.

Мы вышли в прихожую. Я пропустил ее вперед и плотно прикрыл дверь.

- Когда мы увидимся? - спросил я.

- Не знаю.

- Тогда я знаю. Мы увидимся завтра. Давай?

- Не получится, Андрюшенька. Завтра я со своими англичанками уезжаю в Минск.

- Ну вот! - Я расстроенно поглядел на нее.

- Ничего, это всего на два-три дня. Постой-ка…

Она подошла ко мне вплотную и стала поправлять мой галстук. Тогда я взял ее за плечи. Она вздохнула и опустила руки. Я поцеловал ее.

- Господи, - сказала она. - Господи, как давно это было.

Я поцеловал ее еще и еще раз.

- Не надо, - сказала она жалобно, - иди, пожалуйста. Иди, Андрюшка. Иди. Ну прошу тебя. Это же все было. Было. Было.

Глава десятая

Утром я позвонил в издательство и сказал Люсе, что буду не раньше среды. На моей совести было еще шестьдесят фотокопий, но заставить себя копаться в словарях оказалось после вчерашнего не так-то просто. Я лежал на диване, заложив руки за голову, глядел в белый потрескавшийся потолок и думал о Нине. Вернее, не думал, а видел и ощущал, какой она была вчера. Как она поднимала руки, чтобы поправить волосы. Как у нее дрожал подбородок, когда она старалась удержаться от смеха. Как стучали каблуки по асфальту. Как у нее напряглась спина под моей ладонью и как она закрыла глаза, когда я поцеловал ее в губы. И какие у нее были горячие губы, мягкие и сухие. Великое колдовство памяти о своей нежности. Так можно было пролежать и сто лет. Самое скверное то, что понемногу начинаешь жалеть самого себя. Я рывком поднялся и сел.

Развлечемся. Вот передо мной стеллаж. Это моя библиотека, семь некрашеных полок, набитых книгами. Строго говоря, это моя пятая библиотека. Одна осталась у Нины. На улице Алексея Толстого, на пятом этаже. Я привез из общежития два чемодана книг, книжного шкафа не было, и мы сложили книги в комод. Интересно, где они сейчас. Наверное, в Наташкиной комнате, в моей комнате. А первая моя библиотека погибла в Ленинграде в сорок первом году. В дом попала бомба. Сейчас на месте дома приличный скверик. Я в то время был под Одессой, и при контратаке у Сухого Лимана румын проломил мне нос прикладом. Огромный заросший румын в желтой шинели с тусклыми пуговицами. Его тут же приколол маленький черноглазый матрос с окровавленной головой. Матрос тогда крикнул: “Живем, салага!” Через минуту его убили.

Вторую библиотеку я бросил в Порт-Артуре. Это было в сорок седьмом году, я еще не умел читать по-японски и не надеялся когда-либо научиться. Я был глуп. Отличная была библиотека, раньше она принадлежала японскому коммерсанту. Ирина из медсанбата приходила, стояла у шкафа, водя пальцем по корешкам, и вздыхала. Она была коротенькая, полногрудая, в мелких кудряшках, и чувствительно пела под гитару низким звучным голосом. Третья библиотека осталась на улице Алексея Толстого. Четвертую я отдал Поронайскому дому культуры, когда в пятьдесят шестом году возвращался на материк. Оставил себе только японские книги, которые подарил мне капитан “Конъэй-мару”. Две книги: томик Кикутикана и “Человек-тень” Эдогавьг. Кто бы мог подумать, что у капитана такой вонючей галоши окажется Кикутикан?

На палубе “Конъэй-мару” было скользко и пахло испорченной рыбой и квашеной редькой. Стекла рубки были разбиты и заклеены бумагой. Валентин, придерживая на груди автомат, пролез в рубку. “Сэнтё, айда”, - строго сказал он. К нам вылез капитан. Он был старый, сгорбленный, лицо у него было голое, под подбородком торчал редкий седой волос. На голове у него была косынка с красными иероглифами, на правой стороне синей куртки тоже были иероглифы, только белые. На ногах капитана были теплые носки с большим пальцем и гэта. Стуча гэта по палубе, капитан подошел к нам, сложил перед грудью руки и поклонился. “Спроси его, знает ли он, что находится в наших водах”, - сказал майор. Я спросил. Капитан ответил, что не знает “Спроси его, знает ли он, что лов в пределах двенадцатимильной зоны запрещен”, - сказал майор. Я спросил. Капитан ответил, что знает, и губы его искривились, обнажив редкие желтые зубы. “Скажи ему, что мы арестовываем судно и команду”, - сказал майор. Я перевел. Капитан часто закивал - или голова его затряслась. Он снова сложил ладони перед грудью и заговорил быстро и неразборчиво. “Что он говорит?” - спросил майор. Насколько я понял, капитан просил отпустить его. Он говорил, что им нужна рыба и что они не смеют вернуться домой без рыбы. Он говорил на каком-то диалекте, вместо “ки” говорил “кси” и вместо “цу” говорил “ту”. Понять его было очень трудно.