Андрей Лях - Реквием по пилоту Страница 64

— Ну, ну, Джон, — попыталась смягчить обстановку Шейла. — Что ты разоряешься, Эрлен еще молодой, всех тонкостей не знает.

Эрликон тяжело вздохнул и сунул рулончик в карман:

— Знаете, маршал, я никогда не понимаю, когда вы говорите серьезно, а когда нет. Пожалуйста. Хотите, сделаю на заду наколку «Плейбой» и сниму штаны перед камерой?

— Надо подумать, — сказал Кромвель.

Придя к согласию, они перешли к обсуждению не менее важного момента. То и дело подключаясь к рукам Эрлена, Кромвель принялся перебирать кассеты с записями для проигрывателя, который только сегодня утром им разрешили взять в полет.

— Прямо даже не знаю, — качал головой маршал. — С чего начать, чем закончить? Мы будем в воздухе минут сорок… Идеально укладывается Равель, но, во-первых, летать по Равелю тебе еще рано, это классика, и сложная классика, а во-вторых, у нас будет очень бурное начало, ритмика вступления не совпадает… Видно, придется начать с Элтона Джона, вот здесь очень подходящая завязка. Минут через шесть мы приблизимся к «лестнице», для нее прекрасно подойдет Армстронг, чудесная вещь, хотя я предпочел бы джаз, более ясно выраженный… Дальше горизонталь, будем крутить перевороты, очень к месту ранний Пиредра, пусть-ка нам попоет, голос у мерзавца небольшой, но приятный, хор Сая Оливера… с паршивой овцы шерсти клок. От Мэрчисона с сожалением отказываемся, он у нас впереди, всякий уважающий себя десантник обязан летать под Мэрчисона, если он не ретроград вагнерианец-валькирианец; не будем строить из себя больших арийцев, чем мы есть на самом деле… но Мэрчинсона тебе пока не потянуть. Кстати, писала твоя красавица, трактовка забавная. Ставим сюда пару рок-н-роллов, семидесятые. Или Гершвина? Изумительная ария, блюз. Нет, для финала Гершвин сложен, пусть будут семидесятые. А вот кантри — «На берегах Огайо»

— очень недурно. Куда же ее? Видно, придется самому свистеть…

Кромвель смотрел на Эрликона с любовным лукавством, точно добрый хитроватый дедушка с гривой мягких белых волос, сидящий в уютном кресле у камина; вот только слишком уж много волчьих зубов угадывалось за тонкими дедушкиными губами.

— Мы угробимся с этой музыкой, — пробормотал Эрлен.

— Возможно, — согласился Дж. Дж. — Но с музыкой помирать намного веселее. Иди поспи, в шесть судейская экспертиза.

В тот же день, присев у колесного стопора, Вертипорох открыл специальный выпуск еженедельника «Интеллидженсер».

На второй странице полыхал заголовок: «Второй этап. Везение или расчет?» Автор, некто Саша Деминович, выражался следующим образом:

"По драматизму событий первый этап можно сравнить лишь с мельбурнским мемориалом шестьдесят второго года. Первое, что приходится признать, — дебют провалили все, от новичков до патриархов. Терра-Эттин вообще разбил машину, обоих Ли — Лабраду и Хейни — не выпустили на трассу, и, наконец, никому не удалось выскочить из начальной тысячи очков. Оба лидера, Баженов (842) и Такэда (336), единодушно сорвали стартовую проходку и пропустили вперед ветерана Кабреру (793), который, в свою очередь, нахватал штрафных очков на нижней горизонтали.

На этом фоне ситуация с Терра-Эттином выглядит весьма трагикомично. После действительно мужественной борьбы с загоревшимся двигателем он совершил посадку в стимфальской консерватории, а судейская коллегия, видимо потрясенная его музыкальным вкусом, дала ему кромвелевский балл, и теперь по сумме очков Терра-Эттин вышел на седьмое место! Вот уж, в самом деле, нет худа без добра!

С Терра-Эттином связан еще один сюрприз мемориала. Концерн «Дассо», чьи позиции на внешнем рынке изрядно пошатнулись, предпринял нечто вроде революционного штурма старых традиций. Это связывают с именем нового вице-президента Шелла Бэклерхорста…"

На этом месте из-за самолета гаркнул Кромвель: «Москва! Где вторая платформа?» — и Вертипорох подивился, почему в статье ничего не сказано о маршале.

Среда! Утро, на небе ни облачка. Старт в 10.30. Все вокруг ново и странно — как в первый или последний раз, небесная синь, за ней — прохлада мраморной колоннады, вестибюль и подземный переход к ангару. В переходе Эрликона встретил Кромвель. Маршал на сей раз выглядел необычно — пропали облезлая куртка и несерьезная нитяная майка, появилась черная шинель с громадными белыми отворотами, с маршальскими погонами, форма, ремни с львиными головами, полный набор крестов, звезд и серебряных перчаток с гербами, а также блестящие сапоги и высоченная фуражка с серебряным черепом в обрамлении ракетных дюз.

«День великих удивлений», — подумал Эрлен, пораженный, однако, не слишком: само собой разумелось, что сегодня все не так, как всегда. Все же он спросил:

— Маршал, что означает ваш наряд?

— Предлагаю проследовать в ангар, — ответил Дж. Дж. — Я охотно все объясню по дороге. — Дело в том, — заговорил он с некоторой долей торжественности, — что стартовать нам приходиться в довольно печальной обстановке. За нас никто не переживает, никто не волнуется, ставки мизерные. Единственный болельщик — буфетчица из стимфальского кабака, да еще, пожалуй, наш же собственный механик, который только и может, что поставить за нас червонец с моим портретом против другого такого же механика.

Действительно, на десятке Кромвель был изображен как раз в такой же фуражке, как сейчас, а на сотенной — без фуражки и с намеком на что-то вроде римской тоги.

— Ну, а Бэклерхорст?

— Я же говорил: Бэклерхорсту в голову не приходит усомниться в нашей победе, поэтому он в счет не идет. Даже твоя возлюбленная не соблаговолила пожаловать на наш бенефис.

— У нее концерты.

— Концерты… Итак, мы втроем против несметной толпы, только и ждущей того, чтобы пилот сломал голову. Поэтому сегодня я при всех регалиях, дабы в решительный момент вы помнили, что с вами настоящий боевой маршал, грозный и непобедимый, во всей красе. А вот и наша каракатица.

«Милан» стоял посреди ангара — огромный, остроносый, хищно подобравшийся, со свежим керамическим напылением. Сопла под высокими вертикальными килями глядели сумрачно и бездонно, на бортах синели цифры 34; клешня коленчатой тяговой штанги уже обхватила переднее шасси, и полосатый тягач, похожий на страшно сплющенную черепаху, был готов доставить самолет на стартовую позицию. Сбоку салютовала задранными штуцерами элфовская заправочная установка, а впереди, в слепящем квадрате распахнутых ворот, маячила телевизионная платформа с меланхолически жующим оператором.

На Вертипорохе был новый комбинезон, и даже на бороде его заметны явные следы расчески.

— Экипаж! — сказал Кромвель начальственным голосом. — Слушай мою команду. Все предыдущие распоряжения отменяются. Пилоту разрешается сжечь машину, запороть, не думать о страховке, вытворять в воздухе все, что вздумается, если только это будет доставлять ему удовольствие. Никаких ограничений, единственное пожелание — выиграть этап. Только пожелание. Механик, время.