Джоанна Расс - Гостья Страница 8

- Ссс!.. Грозишь?.. - прошипела с пола женщина-"тюлень", словно пар из текущей батареи. Она не встала, а продолжала оставаться на спине, упакованной в свой жир.

- Ты? - оскорбительно сказала моя подруга. - Ты испачкаешь ковер.

Женщина-"тюлень" снова зашипела. Моя подруга медленно двинулась к ней: остальные наблюдали. Она не нагнулась, как я ждала, а метнулась каким-то боковым перекатом к "тюленихе". Каблук ее вонзила в скафандр на животе - она явно пыталась прорвать его. "Тюлениха" поймала ее руку с ножом и пыталась ударить им мою подругу, оплетя другой "ластой" ее шею. Она старалась удушить ее. Затем все опять слилось в одно пятно. Раздавалось шипение, громкий стук, лязг: затем из клубка вывернулась моя подруга, роняя нож и прижимая руку к левому глазу. "Тюлениха" перекатывалась с боку на бок, по ее телу пробегала крупная дрожь, но лицо оставалось таким же невыразительным. В ее шлеме собирались пузыри воздуха. Второй "тюлень" не двигался с места. Пока я смотрела, из шлема "тюленихи" ушла вся вода и теперь там был только воздух. Очевидно, она умерла. Моя подруга, наша гостья, стояла посреди комнаты, и с ее рук стекала кровь; она сгибалась от боли, а лицо ее было страшно искажено, но ни один человек в комнате не двинулся, чтобы ей помочь.

- Жизнь... - выдохнула она, - ...за жизнь. Твою, - и рухнула на ковер. "Тюлениха" разомкнула один глаз. Двое морлоков бросились к ней и подхватили ее и ее нож; когда они потащили ее к зеркалу, она прохрипела что-то.

- К черту твои расчеты! - крикнул морлок, с которым она дралась, совсем перестав сдерживаться. - У нас война: Транстемп сидит у нас на хвосте, откуда у нас время для дилетантства? Ты говоришь, что это твоя прабабушка! Мы деремся за свободу пятидесяти миллиардов, а не за твои подсчеты!.. - и махнув тем, кто тащил ее тело сквозь зеркало, он повернулся ко мне.

- Ты! - рявкнул он. - Не смей говорить об этом. Ни с кем!

Я обхватила себя руками.

- Не пробуй потрясти кого-нибудь этими историями, - презрительно добавил он. - Тебе повезло - живи! - и больше не глядя, он шагнул за последними морлоками сквозь зеркало, которое немедленно исчезло. На ковре осталась кровь - несколько дюймов от нее до моих ног. Опустившись на колени, я коснулась ее кончиками пальцев и затем, без всякой причины, вдруг поднесла их к своему лицу...

- ...вернуться, - сказала моя мама. Я повернулась к ним, восковым манекенам, не видевшим ничего.

- Кто задернул шторы, черт возьми! - воскликнул отец. - Я говорил тебе (то есть мне), что мне не нравятся эти штуки, и если бы не твоя мама...

- О, Бен, Бен! У нее кровотечение из носа!.. - закричала мама.

Потом они рассказывали мне, что я упала без сознания.

Несколько дней я пролежала в постели, потом мне разрешили встать. Мои родители считали, что у меня началась анемия. Еще они рассказали, что проводили нашу гостью этим утром на вокзал, и видели как она села на поезд; высокая, взлохмаченная, некрасивая, одетая в черное, на журавлиных ногах; все ее пожитки уместились в небольшую дорожную сумку.

- Поехала в свой цирк, - сказала моя мама.

В комнате ничего не осталось от нее, и отражения в окне, у которого она часто стояла, ярко светившегося в темноте ночи, ничего на кухне, ничего в Кантри-клаб, ничего на чердаке. Джо больше никогда не приходил к нам. За неделю до школы я просмотрела все свои книги, от "Машины времени" до "Зеленой шляпы": потом я спустилась вниз и проверила каждую книгу в доме, но там тоже ничего не было. Меня пригласили на вечеринку: мама не позволила мне пойти. Вокруг дома росли васильки. Однажды пришла Бетти, но быстро соскучилась. В один скучный полдень конца лета, когда по пустому дому гулял ветер снизу доверху, родители были на заднем дворе, соседи справа уехали купаться, остальные спали или заперлись, или вообще исчезли - кроме кого-то, подстригавшего, я слышала, газон - так вот, в этот полдень я решила разобрать и проверить всю свою обувь. Я занималась этим перед большим зеркалом, вделанным в изнутри в дверь моего платяного шкафа. Перебирая и примеряя заодно и свои зимние вещи, я случайно взглянула на дверцу.

В зеркале стояла она. Позади нее все было черным, словно завешено бархатом. На ней было что-то черное с серебром, полуобнажающее ее; лицо ее было в морщинах, словно изрезанное, или накрытое паутиной: у нее был один глаз. Второй сверкал белым блеском. Она сказала:

- Хотелось ли тебе когда-нибудь вернуться и позаботиться о себе маленькой? Дать себе совет?

Я не могла ничего сказать.

- Я - не ты, - сказала она. - Но мне хотелось того же, и сейчас я вернулась на четыреста пятьдесят лет назад. И мне нечего тебе сказать. Никогда не бывает что-то, что можно сказать в таких случаях. Жаль, но это, без сомнения, естественно.

- О, пожалуйста! - шепнула я. - Останься!

Она поставила ногу на край зеркала, словно это был дверной порог. Серебряная сандалия, которую она надевала на танцы в клуб, почти вдвинулась в мою комнату - толстый каблук, плоская, уродливая как смертный грех; новые линии разбежались по ее лицу и по всей обнаженной коже, словно странный орнамент. Потом она отступила: довольная, мертвый глаз потускнел, снова рассыпался искрами и исчез, открыв пустую глазницу, уродливую и страшную.

- Ха! - сказала она, - моя прабабка хочет дать этому миру, слишком мягкому и глупому, но милому, нечто очень твердое; но сейчас это глупо и плохо, а твердое стало слишком твердым, мягкое - слишком мягким, а моя прапрабабушка - ведь это она основала орден - уже умерла. Но это не имеет значения. Видишь ли, ничего не кончается. Просто тянется и тянется...

- Ты же не видишь! - вскрикнула я. Она тронула висок, и глаз появился снова.

- Потешно, - сказала она. - Интересно. Притягивающе. Совсем слепому в два раза лучше. Я расскажу тебе о моих набросках.

- Но ведь ты не... - заикнулась я.

- Первый, - сказала она, и морщины словно стали глубже, - это элой с Развлекателем; жирный лысый человечек в тоге, накидке и башмаках, каких ты не видела, с хрустальным шаром на коленях, от которого идут провода, вживленные в его глаза, ноздри, уши, голову, словно в ваши лампы. Это элой с Развлекателем.

Я заплакала.

- Второй, - продолжала она, - это работающий морлок; и там я сама, держащая череп, как в "Гамлете", только если ты вглядишься в череп внимательнее, увидишь, что это весь мир, с такими смешными штучками, торчащими на полюсах и в океанах, и он битком набит людьми. Просто битком. И таких миров к тому же слишком много.

- Если ты не перестанешь!.. - вскрикнула я.

- Они выталкивают друг друга, - продолжала она, - и они падают в море, что печально, но совершенно естественно, и если ты вглядишься во всех этих элоев поближе, то увидишь, что каждый держит тот самый хрустальный шар, или бежит следом за механизмом, движущимся быстрее его, или таращится на другого элоя на экране, который выглядит поумнее и попривлекательнее, и ты различишь, что это под этим жиром женщины и мужчины визжат, воют и умирают.