Георгий Гуревич - Троя (Рассказ о четырех буквах) Страница 8

Рокот голосов нарастает, всплеск… и вздох.

Урра! Уррарарара!

Все. Финишировал.

Еще толкнувшись раза два по инерции, медленно выпрямляю спину и разворачиваюсь лицом к берегу. Оглядываюсь не спеша. Старательно размахивая руками, спешит к финишу следующая фигурка. Не клетчатая, желтая. И бакинец обогнал сюиссянина.

Мне кричали «ура», кидали цветы на воду, щелкали на пленку, корреспонденты совали микрофоны в лицо, а я думал только об одном: «Сколько же секунд? Сколько секунд?» И поскорей, поскорей удрал в раздевалку, сел в темный угол, ноги положил на скамью, качался, головой мотал, чтобы волнение унять. Ах, не выложился. Есть еще силы, чтобы головой мотать зря.

Минуты через две дядя Троя откинул полу палатки. И ничего не надо было спрашивать, все было написано на его лице.

— Сколько, Трофим Иванович?

— Проиграли четыре секунды, — сказал он хрипло.

Я вздохнул тяжко. Сам виноват. Зачем держался за веревочку?

— Это я виноват, — сказал дядя Троя горестно. — Сбил тебя с толку. «Сюиссянин, космический мастер, приглядывайся, перенимай!» А он, заморский заморыш, еле до финиша дополз. Говорит: «Кислорода мало на вашей планете, полтора процента мне не хватает». Ну и бегал бы с кислородным баллоном. А на Сюиссе что? Какие результаты мы покажем на их кислороде!

Опять я вздохнул: «Мы покажем, я не покажу».

— И нечего киснуть, — сердито буркнул дядя Троя. — Не нос — закваска. Опусти в молоко, сразу творог будет. Финишировал ты великолепно, сделал больше, чем мог. Шутка: двадцать секунд отыграл на одном круге. Заслужил поездку на все сто процентов. Я подам протест… напишу, что в нашем забеге волна была больше.

— Дядя Троя, вы всегда говорили, что это не по-спортивному протестовать.

— Ну не без того, не любят у нас протесты. Но на следующий год ты полетишь обязательно. Это я гарантирую. Ты настоящий боец с полновесной буквой Я.

На Сюисс я так и не попал. Что можно гарантировать в спорте? Мяч круглый, как известно, катится в любую сторону. Осенью я начал терять форму: плечи у меня раздались, грудная клетка развернулась, на подбородке появились волоски, наросли мускулы, кости стали тяжелеть без спросу. Я начал прибавлять килограммы, оседать на миллиметры… и терять секунды на километрах. Увы, гидробег — спорт пятнадцатилетних. Владельцы паспорта для гидробега — переростки.

При мне осталась заслуженная буква Р, и горькая буква О, и сердитое Я, но Т я терял — терял талантливое телосложение, подобное сюиссянскому. И почувствовал в полной мере то, что предсказывал дядя Троя: всю горечь отставки в 16 лет. Бывший герой бывшего сезона. Почетный ветеран, экс-чемпион, мальчишки смотрят на тебя уважительно на старте и снисходительно на финише. Обгоняют непочтительно.

Я пробовал перейти на коньки. Это родственный спорт, и разряд я получил без труда. Но все-таки в коньках иной счет таланта. У нас все решает вес, у них мускулатура. Лед твердый, он под коньками тает, но не проседает. Техника другая, требования другие. Меня не признали перспективным.

Для удовольствия хожу я на каток, секунды не считаю.

Тем более что за 8-м классом пошел 9-й, а там и 10-й. Пришла пора выбирать жизненный путь, и такой, где «чем старше, тем цена больше».

Надумал я идти в Литературный. Всегда тянулся к книге. И в школе учителя отмечали мои сочинения, один раз мне поставили «пять» с тремя плюсами. И вот пришел я в Дом Герцена, толкаюсь в толпе подающих надежды молодых талантов, гривастых или бритоголовых — по самой последней моде, среди девочек в брючках, в юбочках, девочек в трико, девочек в ленточках, слушая разговоры о крике души, о самовыражении и собственном видении мира… и об очерках в многотиражках, и о стихах в районных газетах. Слушаю, и оторопь берет. Куда я затесался? Вокруг сплошные таланты. Что я стою со своими тремя плюсами? Почему вообразил, что могу опередить всех?

Даже пошел в приемную комиссию, попросил сказать мне, есть ли у меня хоть какой-нибудь талант, перспективный ли я.

Говорят: «Принеси рассказ, почитаем. Если нет таланта, скажем тут же. А велик ли талант — это, увы, выясняется после смерти, и то не сразу, иной раз и на полвека отступя».

Ну что ж, допустим, исходный талант есть. Можно выйти на старт. Но ведь Т — только первая буква… за ней еще три.

Р! Разве я не работал? Конец в этом рассказе и то переписал три раза. Думал: не обязан я придерживаться фактографии-фотографии. Жизнь жизнью, а в литературе можно и подправить. По справедливости я был тогда сильнее Васи, много сильнее. Так пусть же восторжествует справедливость хотя бы в рассказе. Пусть Комиссия скажет, что на Сюиссе честь Земли должны защищать сильнейшие, пусть нас обоих пошлют в космос, и там я покажу лучшее время, посрамлю Васю… Есть такая примета: добавленные занимают первое место в команде.

Но что же получится тогда? Тогда о забеге можно и не рассказывать. Забег никакого значения не имеет, а все решает Комиссия по протесту дяди Трои: «В беге плошай, но на дядю надейся». Неспортивный сюжет.

Подумывал я и о том, чтобы изменить время. Я же отыграл 20 секунд в последнем круге, чуть приналег бы — и отыграл бы 24. Могло быть такое? Скажем, не шлепнулся бы на волнах, сюиссяннна обогнал бы еще в третьем круге. И пришел бы к финишу секунда в секунду. Волей-неволей пришлось бы нас обоих посылать на Сюисс. И справедливо, и неожиданно, и правдоподобно, и счастливый конец. Читатели любят счастливый конец. Я сам читатель, знаю. И мне бы приятнее описать победу, хотя бы и воображаемую.

Но тогда получилось бы, что главное в спорте Ярость. Таланты равные, Работа равная, с Опытом я оплошал, недодумал, не проявил ни самостоятельности, ни своевременной наблюдательности, но Ярость все решила. А это неверно. Побеждает тот, у которого все четыре буквы на высоте. А я не воспользовался третьей буквой. Заслуженное поражение.

Сейчас не оплошать бы — в рассказе.

О — Опыт. Ну литературного опыта у меня нет, конечно. Но его нет и у всех моих соперников, тут мы наравне. Опыт житейский тоже не велик в моем возрасте. Мне и советовали писать о школьной жизни. А я выбрал спорт. Знаю болельщиков, знаю учеников, тренеров, разрядников, мастеров и чемпионов, сам был чемпионом города. Знаю, что думают в раздевалке перед стартом, знаю, о чем говорят после финиша. О есть, хотя бы для этого рассказа.

И остается последняя буква — Я!

Так что же я, хуже людей, что ли? Неужели, садовая голова, я слов не смогу подобрать для знакомой картины? Видел тысячу раз, вот сейчас стоит перед глазами. Неуверенная заря на небе, сизый громоздкий круп гранитного кенгуру, темный частокол елок на берегу, темный частокол на гладкой-гладкой воде. И тощие фигуры в цветных майках: желтая, белая, зеленая, клетчатая. Косым углом строят нас, прибрежных выдвигают, дальних отводят назад. Я в голубом, на недвижной воде лежит мое голубое отражение, поправляю позу, глядясь как в зеркало. Нервы натянуты, нервы как струны на колке, и колок все завинчивают, завинчивают. Да что они медлят там, у судейского стола, перешептываются, шелестят протоколами? Времени не было, бумажки не могли разложить. Но вот один в полосатом выходит вперед, поднял флажок, взмахнул…