Коллектив авторов - Полдень, XXI век (февраль 2011) Страница 8

Она не сделала и попытки сделать то же самое для меня – так и сидела, держа чоко у подбородка обеими руками. Я обслужил себя сам, поставил токкури на пол, на расстоянии вытянутой руки.

– Я не стал подогревать, прости!

– Уже все равно, – ответила Юрико.

Глаз ее я не видел – она сидела с опущенным лицом, то ли совсем их закрыв, то ли глядя на жидкость в чоко.

– Компай, – забросив лекарство в рот, тихо сказал я.

– Компай.

Сакэ я налил едва ли на пару глотков каждому. Выпив, Юрико не глядя сунула чашечку мне, повалилась на футон, воткнув ноги под сбитое одеяло. Ногам ее досталось сильнее всего – с десяток кусочков налепленного пластыря указывали места, из которых я уже извлек проволочника. Вчера, правда, сразу двух я удалил у нее из левой ягодицы. Наверное, из-за этого Юрико сейчас лежит, чуть повернувшись на правый бок, в мою сторону.

– Скажи, у тебя правда никого не было? – спросила она.

Этот вопрос за прошедшую неделю она задавала неоднократно. И я привычно солгал ей, как лгал уже неоднократно.

– Правда. Никого не было. Задолго до тебя никого не было, а когда ты появилась – вообще никого вокруг не стало.

– Тогда почему с нами это все случилось? – смазывающимся голосом простонала она, и лицо ее тоже поплыло, задрожало, стало вдруг злым и неряшливым.

Она знала, что не умеет плакать красиво, поэтому сразу спрятала мокрые глаза в сгиб руки, закрывшись от меня поднятым предплечьем. Я протянул руку и дотронулся до ее плеча.

– Слушай, ну не надо…

– «Не надо»! «Не надо»! – передразнила она меня. – А что надо? У тебя никого не было, у меня никого не было – ветром проволочника нанесло? Сразу обоим?

Что я ей мог объяснить? Что проволочник, кроме как через половую связь, может передаваться и другими путями? Так об этом в газетах и брошюрках для населения не пишут. Напротив, в них категорически утверждается, что личинки червей очень нестойки к воздействию окружающей среды: погибают при солнечном свете, высыхают на открытом воздухе, даже не слишком концентрированные растворы кислот и щелочей необратимо повреждают их нежную оболочку. Это нужно, я не знаю, мясом сырым питаться… Так мы не европейцы-гайдзины, чтобы стейки с кровью есть, мы вообще черное мясо в пищу не употребляем – только свинину!

На мгновение мне снова стало страшно: а вдруг это все-таки Ватаби Аико? Она была единственной женщиной, с которой я имел связь в последние четыре года. Не считая, конечно, самой Юрико, вошедшей в мою жизнь лишь в начале этого лета. Нет, не может быть, хотя Аико – совсем не образец добродетели. Если верить всем слухам, всем стыдливым хохоткам и недомолвкам мужской половины персонала нашего госпиталя, касающихся этой медсестры, можно было сделать вывод, что с ней переспали все, от санитаров приемного покоя до директора Кобаяси. Это не могло быть правдой, особенно, что касалось идущего на восьмой круг[16] Кобаяси. Другие – да, могли быть у Ватаби: мне кажется, она вообще не в силах кому-либо отказать и радуется как ребенок тем крохам мужской ласки, что уделяются ей тайком от сослуживцев, стыдливо, торопливо и молча.

Выпитое даже на пустой желудок сакэ отказывалось действовать. Наверное, наша печень обладает недюжинными способностями к адаптации: в первые дни затворничества хватало нескольких глотков, чтоб ощущение страха за жизнь если не исчезало полностью, то хотя бы притуплялось, уравновесившись хмельной оптимистической расслабленностью. Теперь же выпив, я чувствую лишь мрачное раздражение, а Юрико переходит от слез к дремоте.

– Хочешь еще? – спросил я ее, протягивая руку к токкури.

– Давай! – буркнула она.

Я снова налил и ей и себе – о хороших манерах пришло время забыть.

– Может, все-таки поешь?

– Нет.

Я тоже не хотел есть.

– Я, наверное, умру, Каи!

– Не мели ерунды.

– Как обидно… – она не слушала меня, повернулась на спину, поморщившись от боли. – Только начала жить, влюбилась, как дура… – выпустив из безвольно отброшенной в сторону руки чашечку, Юрико вдруг задрожала, бесстыдным движением бросила ладонь на промежность и с такой силой сжала ее сведенными бедрами, что хрустнули суставы. – Мама дорогая, – простонала она, – ведь не рожала ни разу!

– Успеешь еще, Юри-тян, – только и нашел я что сказать.

– Слушай, давай любовью займемся, а? Прямо сейчас! – Она, похоже, внезапно опьянела – рывком перебросилась набок, едва не ударившись головой о мои колени, и даже этого не заметила. – Времени у нас море – неделя или даже две, делать совершенно нечего, так, может, хоть налюбиться до рвоты, чтоб не было так обидно?

– Ты с ума сошла! – я попытался от нее отодвинуться, но Юрико успела уцепиться за штанину. – Возьми себя в руки!

– А если я не хочу? – со спутанными волосами, с расширенными до самых белков зрачками, она нисколько не напоминала ту юную первокурсницу, что я впервые увидел весной в стайке девушек, проходивших с ознакомительной экскурсией по нашему отделению. Сейчас она вела себя, как вязкая портовая шлюха. – Если мне уже плевать на все? – продолжила она, дохнув на меня смесью перегара и запаха свежего алкоголя. – Вот я хочу и требую! Ты решил надо мной свои эксперименты ставить, а я над тобой свои буду делать! Интересно, сколько раз ты способен трахнуть меня за сутки? Спорим, больше трех не получится?

Я ударил ее раньше, чем успел подумать. Ударил неловко – она лежала правой щекой на футоне, и моя ладонь, скользнув по ее левой щеке, задела нос. Брызнувшие ярко-красные капли оросили несвежую простыню.

– Ты меня ударил…

Юрико медленно садилась, зажав нижнюю половину лица. Я встал и привычно-осторожно, держась вдоль стены, где доски пола почти не скрипели, направился в ванную. Вернувшись с влажным полотенцем и комком ваты, я оттер ее лицо, руку, затампонировал ноздрю. Юрико была так поражена произошедшим, что подчинялась безропотно; голова ее поворачивалась под моей ладонью словно на шарнирах.

– Прости, – повторял я шепотом, делая свое дело, – это вышло совсем нечаянно. Только не нужно говорить глупостей, и все будет хорошо. Мы с тобой одни, – продолжал я, – и никто в целом мире нам не поможет. Только ты и я – больше никого нет. Если ты не будешь меня слушаться, если перестанешь мне помогать – я умру. А когда умру я, то вскоре умрешь и ты – это неизбежно. Понимаешь? – спросил я, сжав ее подбородок и принуждая смотреть мне в глаза. – Слышишь, что я говорю?

Она свела глаза, пытаясь рассмотреть раздувшийся от ваты нос, и ничего не ответила. По-моему, она даже меня не слушала. Во всяком случае, я вдруг почувствовал, как ее рука скользнула по моему животу, начав втискиваться под веревочный пояс штанов.