Джон Браннер - Бесчисленные времена Страница 9

Иезуит пожал плечами.

— Пока не рискну ответить. Мы обязаны понять, изменилась ли история из-за вмешательства, и если да, то можно ли реставрировать прежнее состояние.

Улыбка, сопровождающая ответ, была приветливой, но дону Мигелю показалась оскалом черепа.

— Падре, я рад, что занимаюсь в Службе Времени только практической работой, — признался он. — Перед такими глубокими философскими проблемами мой мозг просто пасует.

— Возможно, завтра вы уже не станете так радоваться, — загремел принц, — потому что мы поставим вас перед проблемой, которая в своем роде не менее глубока! — Он вопросительно глянул на Генеральных сотрудников, а те дружно закивали. — Вам поручается определить происхождение маски — происхождение в нашем времени! Вы идентифицируете незнакомца, у которого ее купил Хиггинс. На выполнение этой задачи вам дается две недели.

— Две недели? — растерялся дон Мигель. — Сударь, я … я не чувствую себя достойным такого задания!

Принц презрительно засопел.

— Достойны вы того или нет, Наварро, но вы заварили эту кашу. И теперь мы приказываем вам ее расхлебывать.

Глава шестая

Задача была необычайной честью, но Генеральные сотрудники, которые волновались по поводу незаконных действий путешественников во времени и их опасных «подарков», на что намекнул падре Рамон, никогда бы не поручили ее человеку, не будь уверены, что он справится.

Честь честью, но в то же время это и тяжкий груз. Чем больше дон Мигель думал об ответственности, тем глубже погружался в уныние. Все-таки ему еще не исполнилось и тридцати, маловато опыта выездной службы и просто жизненного. В последнем путешествии его ранили в македонской битве, и на лице остался шрам, потому что рану усугубила темпоральная инфекция, против которой врачи Службы оказались бессильны.

Он принялся бы за поручение относительно спокойно, кабы не чувство долга, а, особенно, роковая информация падре Рамона: более тридцати сотрудников СВ подозреваются во взяточничестве!… В это трудно поверить. Для дона Мигеля работа со временем казалась святой обязанностью. Примером для подражания он считал основателя Службы Времени — Борромео. Свое эпохальное открытие тот сделал в 1892 году и не знал покоя, пока не поставил хроноаппаратуру и организацию, контролирующую ее применение, под верховный надзор папства. В Империи он организовал Службу Времени, а в Восточной Конфедерации после подписания Пражского пакта была создана подобная корпорация под названием Хронокомпания.

У дона Мигеля не возникало и тени сомнений, что путешествия во времени должны подвергаться строгому контролю, и соблюдение инструкций — основа неизменности истории. Но теперь задумался: сколько предписаний было продиктовано здравым смыслом, а сколько — страхом, который со временем притупился?

Наиболее строго держались правил, которые разрешали путешественникам во времени наблюдать за событиями и. запрещали любое вмешательство в прошлое. Такая строгость считалась обязательной хотя бы потому, что в настоящем никогда не встречали посетителей из будущего. Значит, предписания соблюдали и потомки.

Но за сто лет к путешествиям во времени так привыкли, что строгости заметно ослабли. И вот выяснилось, что правила нарушаются в массовом порядке… Какие последствия принесут хищения «сувениров» из прошлого? Неужели целые эпохи испарятся, канут в небытие?…

Дон Мигель, как и всякий сотрудник, изучал путешествия во времени в течение трех лет учебы — дополнительно к университетскому образованию, которое включало в себя историю, математику и физику, — и поднялся от статуса кандидата до должности штатного сотрудника. Он до скрипа ломал голову, сравнивая «нормальное» время, которым измеряется повседневная жизнь, со временем относительным, в котором находятся путешественники в прошлое. Свою дипломную работу дон Мигель посвятил так называемому гипервремени, барьеру, который защищает хронопутников, возвращающихся в настоящее, чтобы они не проскочили в будущее, не ушли дальше момента старта аппаратуры, посылающей в прошлое.

Но эти проблемы ничто по сравнению со сложностью гипотетического времени, в котором ход истории отличается от того, каким его описывают историки.

Какая реальность сменила бы ту, которую мы считаем своей, размышлял дон Мигель, если бы кто-то отважился наплевать на гранитно-незыблемый закон невмешательства? Неужели Хорке стал бы тогда Йорком, а на королевском троне сидел бы английский монарх? А Новой Кастилией правил бы тогда принц-мохаук, называющий своих подданных воинами и скво? А вдруг это был бы мир, в котором человек вместо времени путешествовал бы в пространстве, уносимый невообразимо чудесным двигателем хоть на Луну?

Бесплодное теоретизирование претило его прагматичному складу ума. Он сконцентрировался на логическом анализе ситуации и понял, что нужно заняться практическим делом, а потому оправился на новый допрос торговца Хиггинса.

Охранники проверили его документы, обнаружили личную печать принца и, раскланиваясь и расшаркиваясь, впустили в камеру. Она была просторной, но практически не проветривалась и не освещалась. Посередине камеры на стуле распластался Хиггинс — ноги вытянуты, голова на плече, рот полуоткрыт. Торговец был привязан к стулу кожаными ремнями. За столом совещались два инквизитора, которым был поручен допрос.

— Далеко ли продвинулись? — спросил дон Мигель, инквизиторы переглянулись.

— Мы безнадежно застряли, — в конце концов признался более высокий. — Поэтому подозреваем, что он околдован.

Наварро пристально посмотрел на инквизитора, но нет — тот не шутил. Да что же это такое? Разве мало того, что он занимается парадоксами вмешательства в ход времени, так сверх того еще и спорная, непризнанная светилами наука колдовства!

— В самом деле? — спросил он, стараясь сохранить самообладание.

— Мы исчерпали все дозволенные законом средства, чтобы развязать его язык, — объяснил инквизитор ростом пониже. — Применяли транквилизаторы и спиртные напитки, использовали зеркало и маятник. Человек этот еще не объявлен виновным, и нам запрещено обращаться к более сильным средствам. Пока же установили, что он помнит о покупке маски, но не может припомнить ни лица, ни имени человека, у которого ее приобрел. Хиггинс не назвал ни единой приметы, по которой того можно было бы опознать.

Дон Мигель был в отчаянии — он так надеялся, что допрос даст хоть какую-то зацепку.