Изнанка матрешки. Сборник рассказов - Виктор Васильевич Ананишнов Страница 97

Потом дойдёт очередь до Валентино, а затем вновь бежать мне…

На Недотрогу брали добровольцев из бегунов – участников пробега двухсотпятидесятикилометровой дистанции, в просторечье получившей название «Гигантская петля».

Попасть во внесолнечную экспедицию пожелали многие. Отбор проводился странным образом. Для чего нужны люди, занимающиеся бегом – держали в секрете. Впрочем, секрет был даже не в этом, а заключался в самой организации отбора – никто из добровольцев не знал правил отбора.

Для начала поверяющие – неприметные с виду, молчаливые и спокойные люди – заставили всех по одному пробежать своей оптимальной скоростью шагов пятьсот-шестьсот, и сразу же три четверти претендентов отсеялись. Для дальнейшего участия в конкурсе, как заметили догадливые, оставили обладателей мягкого и бесшумного бега.

Затем раздали анкеты с большим количеством вопросов без какой-либо логической связности между ними. После просмотра анкет, отобрали семнадцать человек, в том числе и меня.

Две недели не то тренировок, не то полевых испытаний. Бег. Бег. Бег! Короткие, средние, длинные и сверхдлинные дистанции. На стадионе, на пересечённой местности, в жару.

Пятерых отчислили за то, что после двухсотого километра ритм бега у них ломался, терялись мягкость и бесшумность. Ещё трое любили после такой же дальности начинали помогать себе бессмысленными криками и восклицаниями, их то же отвели. Некоторые ушли сами…

Прекрасным августовским утром оставшихся – пять человек – посадили на припланетку Земля-Юпитер-Нептун, а через неделю, вернее, через шесть независимых дней, нас встречал на орбитальном спутнике Недотроги начальник станции, единственной пока что на поверхности планеты, толстый, неповоротливый и неприветливый Коппент. Говорил он медленно, полушёпотом. На его массивном носу лепилась, совершенно не уродующая его, бородавка, с пятью проросшими из неё золотистыми волосками.

Коппент долго и придирчиво рассматривал нам из-под высокого лба, поблескивая озабоченными глазами, и остался довольным не всеми.

Во всяком случае, когда магнетоплант плавно проваливался сквозь атмосферу Недотроги вниз, в его кабине нас было только трое – я, Семшов и Коппент. Трое других, к досаде капитана звездолёта, так как они ему мешали, кружным путём были отправлены опять на Землю.

Подъёмник – узкая доска со страховочными ремнями – скошенный из-за небольшого каменного выступа, ожидал меня у Стены. Стена в этом месте, обработанная специальным закрепителем, не осыпалась, и можно не опасаться, что на голову нежданно-негаданно свалиться камень весом с полтонны. Правда, на Недотроге, вполне хватило бы и камешка в пятьдесят граммов, чтобы рядом со мной или прямо на мне взметнулся сокрушительный бело-огненный вихрь взрыва.

Я, сняв кроссовки, несколько минут босиком походил и сделал несколько приседаний рядом с подъёмником, спокойно привыкая к шагу. Зелёные к Стене не подходят. Чувствовал себя хорошо. Сердце ещё гнало горячую кровь, слегка стучало в висках, но хотелось жить и радоваться.

Прекрасные минуты!

Триста километров трудной гонки позади, и хорошо ощущать, как все мышцы в приятной истоме начинают успокоено и сладко подрёмывать, эластично растягиваться и с притупленной реакцией отвечать на мои желания двигаться.

Становлюсь на доску босыми ногами и даю вызов. Секунда… Трос натянулся, я поплыл вверх. Полкилометра отвесной стены. Внизу бурая, сожжённая и вытоптанная неведомо кем страна. С высоты виден как будто совсем рядом, рукой подать, Чёрный Камень, а я бежал от него почти полчаса.

– Ну!?. – Семшов валяется на койке и что-то жуёт.

– Как всегда, – отвечаю и лезу под прохладный благодатный душ, ловлю пересохшими губами влагу, со слабым шорохом льющуюся на меня. – Где Валентино?

– Имо-го-га-та, – давится Семшов.

Его, между прочим, зовут громко – Марс. Марс Семшов. Но он стесняется своего имени и не любит, когда к нему обращаются по имени. А Валентино – это наш новый сотоварищ. На недотроге он появился задолго до нас с Семшовым и стал первым бегать в затравке. Я быстро с ним сошёлся, а у Семшова с первого для отношения не сложились.

– Кто знает, где его носит, – прожевав, внятно сказал Марс. – Доиграется твой Валентино. Старик не заметит, так сам себе неприятности наживёт. Подумаешь, геолог нашёлся. Где, говорит, молоток достать, а? Молоток!… Клацнет где-нибудь и в прах…

– Да не ворчи ты! – Мне разговор такой неприятен, обо мне старик, то есть Коппент, тоже может узнать, как я могу доиграться с зелёными.

Марс по натуре великий лентяй, он и сюда из-за лени попал, вот почему, наверное, беспокойный, вечно что-то придумывающий Валентино вызывал у него чувство неприязни.

– Молчу, молчу, но… – он опять набил полный рот. – На-хла-тут втянуть хотел.

Разговаривать с Марсом трудно, он всегда что-нибудь жуёт. От затравки до затравки. Да еда ему не впрок – Семшов тощий как муравей. Только большие выпуклые глаза и странно толстые губы скрашивают его худобу и делают его даже привлекательным и нагловатым с виду. А уж, повторяюсь, лентяй. Король лентяев! Вот так лежит и жуёт всё время. Ни что его не беспокоит, ни что его не волнует. Коппент вначале на него даже ворчал, но перестал, зато обращался к нему его въедливо, называя только Марсом. Семшов на него не обижался, а послушно, как болванчик, кивал головой, так как рот всегда занят и на его лице при этом блуждает понимающая улыбка…

– Я – пошёл в камеру.

Марс сладко потянулся мне вслед.

– В домино, значит. Ну, ну, – и его челюсти задвигались, пережёвывая новую порцию еды.

Лифт бросил меня вниз, в камеру. Хочется пошуметь, не терпится услышать полновесные звуки. Вот мы порой и с удовольствием бьём костяшками домино. Шумим от души.

Входной люк с треском захлопнулся за спиной, я непроизвольно застыл на мгновение, ожидая удара, взрыва. Опомнился. В камере всё можно. Кричать можно, стучать можно. Можно петь во весь голос, играть на духовых инструментах и слушать музыку. А всё потому, что в камере создана земная атмосфера.

И здесь всегда можно найти партнёра – кого-нибудь из свободной смены работников, так что уже через минуту я был в игре.

– Вот видите? – Коппент экономным движением руки показал на оплавленное поле (спёкшийся песок, глянцевитые бугорки оплавленных булыжников). – Здесь взорвался сверх бесшумный, обладающий мягкой посадкой планер. На нём… семь человек. И вот, видите, что получилось?.. Несильный звук при касании поверхности, амортизаторы в клочья… Тут же удар о грунт и взрыв.

Начальник станции говорил тихо, слова не выходили из его рта, а оставались где-то там, между языком и гортанью. Он их произносил лишь для того, чтобы его могли понять, а потом как будто проглатывал их…

Коппент после посадки на Недотроге знакомил меня и Семшова с планетой и показывал «достопримечательности». Мы при этом бежали лёгким шагом, а он ехал на велосипеде собственной конструкции. На нём, правда, не разгонишься, тем более от