Изнанка матрешки. Сборник рассказов - Виктор Васильевич Ананишнов Страница 96

понимал это всё острее по мере привыкания к обстановке. Назревающее решение принять его в группу странных путешественников, ослабило в нём напряжённость ожидания близкой смерти. («Я жив! Я думаю!» – ликующе билось у него в подсознании). Но рождалась какая-то новая тревога, источник которого пока был неясен. Тревога росла с быстротой примирения между собой путешественников.

– Он нам нравится, – степенно сказал Лорос и махнул хвостом.

– Ну, что ж… – протяжно почти пропел Суровый, изогнул шею и как будто что-то проглотил. – Ну, почему бы и не… А? – («Чего ты тянешь?» – хотелось крикнуть Владимиру), – Да. Гм… Я тоже…

– Что тоже? – спросила Голдвуха.

– А-а… как он к последствиям?

«Вот! – вздрогнул Владимир. Тревога стала обретать какие-то контуры. – Какие последствия? Для кого? Для меня или ещё для кого-то?»

– Для нас, абсолютных путешественниках, это не важно, – солидно сказал Лорос.

– Тогда пусть будет с нами…

Голдвуха взмахнула ушами, вспорхнув надо всеми.

– Всё! Принимается…

– Основной тест введён.

– Показывай его нам. Возможность выживания растёт?

– Да.

Сильный толчок отбросил Владимира от мачты. Она неожиданно, как ему показалось, лишилась опоры и стремительно перевернулась. Раз, другой, и, уменьшаясь в размерах, исчезла из поля зрения, как провалилась в бешено вращающуюся воронку…

– Нет! – крикнул он в пустоту. – Подождите!

И вновь материализовалась мачта, и путешественники объявились рядом.

– Что тебе? – грубо спросил Суровый.

– А здесь? Что останется здесь? Он меня?.. Я тогда…

– Ну чего ты? – равнодушно сказал и махнул хвостом Лорос. – Здесь упадёт кто-нибудь другой вместо тебя….

От его слов Владимира захлестнуло тоскливое удушье, недавний трагизм неотвратимости обрушился на него с новой силой. Ну, конечно же, как он мог поверить в соблазн, ведь за него надо платить. Жизнь за жизнь! Но кто? Мишка? Лёшка? Дядя Вася?..

– Кто упадёт?

– Какая разница? Забудь обо всё и всех. Ты уже абсолютный, то есть вечный путешественник.

Если Лёшка… Сильный, добрый увалень… У него трое пацанов… Только не он!.. Мишака?.. Он там у лебёдок, а Галка, поди, исподтишка откуда-нибудь подсматривает за ним – не может расстаться ни на минуту. Счастливые. Но если Мишка упадёт!.. А дядя Вася?.. Скоро на пенсию. Внуков у него… Кто-то упадёт из них! Вместо меня. А я буду жить и вечно путешествовать?!. А Лёшка, а Галка, а…

– Нет, нет! Не хочу-у-у!

– Но ты упадёшь, разобьёшься…

Но Владимир уже никого не видел и не слышал.

– Пусть, пусть!.. – цедил он сквозь сжатые зубы и заволокшие глаза слёзы. – Пусть лучше я… Я!

Оранжевые и красные участки мачты слились в грязно-бурый столб, встречный ветер ударил в лицо. Где-то рядом бранились, или ему показалось, абсолютные путешественники. Они увещевали, уговаривали его.

– А-а-а!..

– Объект среагировал по высшей категории разумности. Вероятность выживаемости сто процентов. Поздравляю новой родственной цивилизацией, вышедшей на контакт!

Мишка, крича и плача, бежал под мачту от лебёдок. Дядя Вася, схватясь за сердце, бессильно присел у трапа. А Алёшка, отбросив сварку, заметался под волноводным мостиком, но увидев Мишку, бросился ему наперерез:

– Куда ты?

– Я его… на руки.

– И тебя убьёт! А-а!.. Вместе!..

Гибкие кольца оборванного троса цепко захлестнулись на оттяжке первого яруса. Люлька с принайтованным к ней Владимиром, не долетев до земли, спружинила, мотнулась вверх-вниз и, наконец, зависла в двух метрах над головами подбежавших монтажников.

НЕДОТРОГА

Вот они набегают. Бесшумно, как в немой зарисовке – ни звука, ни окрика. Нельзя!..

Вижу лица. Ни один мускул не напряжён, пота они не знают и одно желание во взгляде, в действиях, стремлении, во всём – поймать меня.

Этого удовольствия я им не доставлю, если они, конечно, могут испытывать подобное чувство. Впрочем, удовольствия ли?..

Но, что бы там ни было, не имею права дать себя поймать!

Я только что остановился, так как мои преследователи приотстали, но темп гонки ещё не ослабевал. Мне пришлось остановиться, чтобы они меня не потеряли из вида – мой загар камуфлирует с выжженной степью и знойной далью.

Они же растянулись, рассыпались зелёными подвижными точками и слепо накатываются в мою сторону. Впереди всех бежит мой хорошо знакомый, самый напористый и выносливый. Он мнёт огромными босыми ступнями жёсткую сухую траву, жалкий кустарник. И он, пожалуй, только один видит меня.

Облик моего знакомого весьма своеобразный. Вижу его мощное ярко-зелёное тело; длинные огненно-рыжие волосы развеваются суматошными крыльями за широкой спиной; ярко-малиновая лента через плечо и в сильной руке тонкое, спицей, чёрное блестящее копьё. Эдакая раковая шейка, да и только. Вообще-то зелёные все рыжие, но этот особенно, просто какой-то яростный факел.

Жарко. После двенадцатичасовой гонки на моём лице насохла солёная корочка, губы сухие и горячие, шершавые. Даже не хочется думать, что где-то есть вода, в которую можно упасть и погрузиться с головой.

А они уже рядом.

Я поддёрнул трусы, осмотрел крепление кроссовок, помахал рукой зелёным, приглашая их обратить на меня внимание.

Заметили, приободрились, молча потрясли копьями. На Недотроге кричать нельзя. На ней нельзя выть, нельзя громко ахать и охать…

И вот они набегают бесшумно, как в немом видении во сне.

Пора и мне.

Делаю несколько медленных шагов, приноравливаясь к ритму, дороге и расстоянию. Чувствую: ноги оживают, пружинят, набирая скорость. Через минуту я уже в своём нормальном состоянии – в беге.

Позади уже двести километров, впереди ещё около ста. Километров через пятьдесят они начнут выдыхаться. Через семьдесят, если будут силы и охота, я с ними поиграю. Не со всеми, конечно. К этому времени большинство зелёных уже отстанут и затеряются в пространстве. А поиграю с самыми выносливыми из них, среди которых мой огненноволосый упрямец.

Игра сама по себе опасная, но я привык и всё чаще развлекаюсь. Узнал бы о моей забаве Коппент, наш начальник станции, плохо бы мне было. Но Коппент далеко, а я практически ничем не рискую – у зелёных нет ни хитрости, ни какой- либо тактики. У них одна цель – догнать меня лавой.

Я подпускаю их так близко, что они сопят мне в затылок и пытаются достать копьём. Затем делаю резкий рывок и разворот и бегу навстречу зелёным, делаю большую дугу и выхожу их возникшей у них неразберихи. Некоторые из преследователей так и продолжают бежать, но уже не за мной, а по инерции невесть куда, другие останавливаются и бестолково топчутся на месте, третьи – двигаются за мной по кругу. Вскоре они все сбиваются с толпу и останавливаются окончательно. И только один из них не упускает меня – мой рыжий, самый рыжий. У него хороший накат при беге, и сам бег до того плавный и бесшумный, словно он не касается земли, а парит над ней.

После игры он один бежит за мной. Выдерживает ещё двадцатку, но у Чёрного Камня резко останавливается и долго смотрит мне вслед. А я сбавляю темп, успокаиваюсь и уже трусцой добегаю до Стены.

Примерно через шестьдесят часов они