Воин-Врач IV - Олег Дмитриев Страница 26

— Они валили, одна за другой, одна за другой, одна за другой…

Кажется, зря ему дали говорить. Но остановиться он уже не мог. Оставалось лишь направлять судорожную, истерическую речь, перемежавшуюся всхлипами и судорогами, то срывавшуюся на визг, то падавшую в шёпот. Пытаться направлять.

— Кто, сын мой?

— Лодки! Лодки!!! Много, много лодок, они заняли весь причал, и соседний, и рядом, все, все причалы! Ме́ста на берегу не осталось, а они все плыли и плыли, плыли, одна за другой…

— Враги? Сарацины? Степняки? — настойчивый голос, давя гипнозом не на шутку, старался получить максимум информации. Потому что его владелец точно знал — повторить гонец уже не сможет. Просто не успеет.

— Нет! Нет!!! Не враги! — снова сорвался на визг пыльный, колотясь лбом о плиту. На которой появились первые красные капли.

— Тише, сын мой, тише! Ты в безопасности, в доме Господа, — снизил напор Гильдебранд, выходя из тени. Потому что был уверен — этот уже никому и ничего не расскажет.

— Отпусти грехи, отче! Отпусти! Не хочу к ним, не хочу, не хочу-у-у! — выл, стуча головой о камень, посланец.

— Ответь мне на вопросы, и даровано будет тебе отпущение, — голос стал твёрже. — Кто был в лодках?

— Никого! Никого там не было, — и безумец расхохотался визгливо, с подвывом, подняв глаза на святых отцов, столпов церкви. И они оба, и папа, и архидиакон, содрогнулись, встретившись со взором, в котором уже не было ничего человеческого.

— Они утыка́лись в причалы, гребцы выскакивали и разбегались крысами, крысами во все стороны! Их никто не ловил! Все смотрели на тех, кто пристал к берегу, возвратившись на земли матери-церкви. Пришёл без ног! — и он снова разразился дробным прыгающим смехом. От которого по коже шёл мороз.

— Кто — они? — попытался выяснить Александр.

— Воины! Воины Святого Престола, те, что ушли к дикарям по Дунаю. Я видел многих из них,когда они были живыми, пили пиво, молились в соборе, хлопали девок по зада́м. Они были живыми, я помню, я точно помню, я же не сумасшедший! — последняя фраза была совершенно невероятной. В том, что визжавший и хохотавший не в своём уме, не было ни малейшего сомнения. Как и в том, что он доживал последние мгновения. И, кажется, подтверждал написанное аббатом.

— Наёмники вперемешку с добрыми христианами, горами, кучами, навалами! И глаза, их глаза-а-а, — он снова сорвался на визг, резанувший по ушам.

Да, сегодня в базилике нарушались одно правило за другим. Такого тут не было никогда совершенно точно. Такие звуки обычно издавали враги или предатели, те, кто попадал в руки хмурых и молчаливых монахов, чьим ремеслом было добывать правду или творить наказания по воле Господа. Переданной через Его наместника. Глубоко под землёй. Поэтому здесь, наверху, всегда было тихо и благостно. До сегодняшнего дня.

— Десятки лодок, десятки, сотни! Все причалы, весь берег, всё занято, рыбе не проплыть, борт к борту, борт к борту, — зачастил, задыхаясь, посланец. — И го́ловы! Го́ловы! Навалом, как камни, как круги сыра или воска! Нет, те лежат ровнее, а эти были просто накиданы на днище, и шевелились, когда лодки качались или стукались друг о друга. Будто грызлись, кусали одна другую! Тысячи, тысячи отрубленных голо́в!

Сказать, что речь была сверхэмоциональной — ничего не сказать. Этот сумасшедший в прямом смысле слова диапазон от рвущего душу визга до замораживавшего дыхание шёпота нельзя было ни подделать, ни сыграть. Уж в этом-то архидиакон разбирался получше многих. И даже он, допрашивавший королей и принцев крови, молчал, не представляя, какой вопрос задать вывшему и бившемуся разодранным до крови лбом о каменную плиту гонцу. Которого трясло реже, но гораздо сильнее, чем в пяти шагах отсюда, на обрамлённых цветами и зеленью мирных и тихих тропинках базилики.

— Ни один не вернулся живым! Ни один не взял с собой ни рук, ни ног, ни тела! Драва, запруженная лодками, тьмой лодок, тучей, от берега до берега, и в каждой — головы, головы, головы, головы…

Он выл сорванным голосом. Он доносил образы, увиденные им и другими людьми очень, очень далеко отсюда. Но вынести этой картины не мог. Представляя её по пути сюда, не имея возможности заснуть, потому что жуткие картины стояли перед глазами и не давали приблизиться сну и забвению, он сошёл с ума и почти умер. И добрался, пожалуй, только для того, чтоб разделить свой смертный ужас с теми, кто был в нём виновен. Совершив невозможное. Своей или чужой волей, но послание аббата было доставлено адресатам. Со звуковым и до отвращения образным сопровождением.

— «Приходите все — так будет с каждым!» — прохрипел умиравший безумец. — Там написано было, на латыни, на немецком, на греческом: «Приходите все — так будет с каждым!». Они ушли на русские земли своими ногами, ехали в лодках, на конях, на санях! А назад пришли только го́ловы, будто сама Преисподняя выплюнула их, побрезговав, не приняв! Тысячи голов, тысячи, тысячи, тысячи…

Гонец изливал душу мрамору, уже сплошь покрытому алыми брызгами, дёргаясь, как сломанная кукла, каких показывали на площадях бродячие артисты и музыканты. Когда нити, что шли от креста, который держала уверенная рука, пересекались или рвались, кукол трясло и корчило точно так же. И сравнение это, пришедшее внезапно на ум Александру, заставило его содрогнуться. Кто-то держал в руках крестовину и был уверен, что куклой управляет именно он. Но ведь кто-то же обрывал и путал нити! Значит, тот, кто самонадеянно считал себя властелином, был такой же самой куклой, только чуть побольше, которая держала в тряпочной или глиняной руке чужие жизни, считая, что они принадлежат именно ей. Ошибочно считая.

Гильдебранд смотрел на доживавшего последние мгновения посланца со странным выражением лица. Которое не было видно никому — папа так же неотрывно следил за умиравшим, не имея сил двинуться с места, привалившись к нагревшемуся за день каменному столбу. И если в глазах наместника был давно забытый, если вообще известный ему ранее, священный ужас, то, о чём он сам так часто рассказывал пастве, то на лице архидиакона мерцала практически плотоядная злоба. Он встретил достойного противника, который смешал все планы и