Третий лишний - Игорь Черемис Страница 29

Впрочем, всё, от чего я страдал всю субботу — невыразимая скука, которую никакая история никакой КПСС развеять не могла. Я ждал, что меня вызовут на какой-нибудь допрос, но медленное течение времени разбавлялось только четырьмя визитами охраны — три раза они приносили мне что-то отдаленно похожее на еду, а один раз я смог прогуляться в каком-то накрытом решеткой бетонном колодце. Охранники со мной не разговаривали и на мои вопросы не отвечали. Что происходит с Аллой, я не знал.

И после такого насыщенного дня мой мозг решил развлечь меня показом кошмара с допросом и выжженными глазами.

* * *

К завтраку я решил, что никаких экзаменов у меня завтра не будет, но упрямо читал про внутрипартийную жизнь в условиях постепенного перехода к коммунизму. Почему-то мне казалось, что в прошлой жизни мне достались вопросы по этой главе толстого учебника, и я надеялся, что хоть в этом моя жизнь повторится. Но тогда я тему завалил, потому что откровенно плавал в недавней истории партии и государства, а «четверку» преподаватель поставил мне из жалости — всё-таки я ходил на все лекции и семинары и даже готовил какие-то стрёмные доклады.

Насчет своего ареста — я был готов называть вещи их настоящими именами — я никаких сомнений не испытывал. Он явно был связан с делом отца Родиона, вот только для меня оставалось загадкой, каким именно боком. Впрочем, насколько я помнил, чекисты всегда любили нестандартные ходы и асимметричные ответы на всякие вызовы. И, например, они хотели через меня надавить на Валентина, чтобы тот не слишком активничал — правда, я сильно сомневался, что это сработает. Но для этого мои тюремщики должны были хорошо знать суть моих отношений с подполковником госбезопасности, а в этих отношениях я и сам не очень разбирался. К тому же я не собирался им помогать и рассказывать о своей истинной природе. Впрочем, пока что меня не спрашивали не только про это, и про любое другое, что могло иметь отношение к моему делу. Ещё я не понимал, зачем забрали Аллу, которая тут вообще ни при чём — но они могли её использовать уже для давления на меня, что мне активно не нравилось.

Поэтому во время чтения я вспоминал всё, что знал когда-то про взрывчатые вещества повышенного могущества. Достать тротил или какой-нибудь гексоген, конечно, было непросто, но и ничего невозможного для целеустремленного человека в этом не было. У Стаса вроде бы имелись наводки на черных копателей, и если получится завоевать их доверие, то уже к осени я будут вооружен до зубов и очень опасен. Впрочем, вооружиться можно было и более простым путем — на родине у отца имелось некоторое количество полезных связей, и если я сумею придумать внятное обоснование своего интереса к огнестрелу, то обратно в Москву смогу отправиться уже со стволом и запасом патронов. Меня, правда, смущала моя кровожадность, но такое качество обычно свойственно человеку, которого просто так заперли в самую настоящую тюрьму. К тому же я всё ещё не был уверен, что смогу выстрелить в живого человека. Но если меня промурыжат тут ещё неделю, я, пожалуй, пересмотрю свои взгляды.

* * *

Заслонка лязгнула и в окошке появилось два глаза с косматыми бровями. Это был охранник-старшина; по именам я их не знал, но различал по званиям и по комплекции. Этот, например, принимал меня и показывал мне обстановку своего отеля; был ещё невысокий сержант, который кормил меня в первой половине субботы, а третий — старший сержант — давал ужин и обеспечивал безопасность во время прогулки. Был, кажется, ещё и четвертый, но он дежурил ночью, когда мои контакты с внешним миром были ограничены.

— Заключенный Серов! Встать! Руки на стену!

Лексикон этих низших чинов разнообразием не отличался — у них была инструкция, как обращаться с такими, как я, и они её неукоснительно придерживались. Отвечать было необязательно, а вот выполнять команды — необходимо. В первый вечер я пытался изобразить из себя недоумка, но старшина показал мне короткую резиновую палку, а потом ткнул меня в то место, куда он мог её засунуть. Я признал данную методику обучения тюремным порядкам эффективной и больше не выпендривался.

Я встал, сделал два шага вперед и оперся руками о стену.

Дверь ржаво заскрипела, подбитые металлическими подковами сапоги старшины отчеканили два строевых шага.

— Фу, ну вонюч ты! — прокряхтел он. — От стены отошел. Отошел, кому сказал!

Я послушно вернулся к кровати. Старшина не выглядел злым или бессердечным; скорее, он просто не задумывался о том, кто я такой и почему здесь оказался. В его системе координат я не был таким же человеком, как он — я был объектом из инструкций, к которому её положения применимы в полной мере.

Старшина оглядел меня.

— Бери зубную щетку и полотенце и ведро своё прихвати. Пойдем.

Я подчинился.

Вчера утром меня также вывели в помещение, которое напоминало туалет, только без унитазов, которые заменяли забетонированные дырки в полу. В эти дырки предполагалось сливать содержимое параш, а сами ведра можно было помыть под высокими латунными кранами с холодной водой. Всё это я проделывал вчера, проделаю сегодня — и, видимо, буду делать до тех пор, пока моё состояние в здешней системе координат не изменится в какую-нибудь сторону.

— О тебе спрашивали, — неожиданно сказал старшина, когда я закончил с дерьмом и приступил к водным процедурам.

Я повернул голову и посмотрел на него, ожидая продолжения. Спрашивать я опасался. К тому же говорил он очень бесцветным голосом, словно сообщал что-то не слишком значительное и даже бесполезное.

— Просили передать, что всё нормально, — тем же тоном продолжил старшина.

И замолчал.

Я пару мгновений обдумывал, что в моем положении может считаться нормой, но ничего в голову так и не пришло.

— Спасибо, офицер, — на всякий случай сказал я, стараясь не скатиться в сарказм.

Тот не ответил.

Больше никаких изменений не было — за исключением того, что к жидкому чаю и стандартной серой массе, в которую тут превращали перловку, неожиданно добавилось яблоко. Самое обычное, даже не красное, желтоватое, очень твердое и кислое. Принимая алюминиевый поднос, я пытался поймать взгляд старшины — и не смог. Он очень старательно отводил глаза. Но я снова сказал «спасибо» — от меня не