Александр Воронков - Искры завтрашних огней Страница 3

Как можно вывезти через полстраны несколько десятков довольно–таки немаленьких арбалетов и полтысячи железных стрел–болтов к ним? На себе в открытую не унесёшь, на пару–другую мулов или лошадей — не навьючишь. Не дай бог нарвёшься на монгольский отряд, а того быстрее — заставу или разъезд одного из панов–коллаборационистов — и каюк!

Так что без маскировки тут никак не обойтись. Вот потому и было решено послать за оружием человека не только верного и ловкого, благо, таких в Жатеце и окрестностях было в достатке, но и нестандартно мыслящего, а кроме того — не вызывающего подозрений. Ведь с купеческим обозом такой груз везти опасно: ненадёжный там народ. Каждый торговец покрупнее давно себе охранный лист прикупил, а ездящие за границу отдельных княжеств — и пайцзу деревянную, а то и медную, на шее носит. Большое подспорье торговому человеку! Ну а те, кто ему такое подспорье выдал, не стесняются использовать купца как соглядатая…

А на зажиточного трактирщика, решившего прикупить в 'мегаполисе' оптом продуктов и высококачественной посуды, никто не подумает. Что же до того, что данный мастер–кухарь прибился к попутному отряду едущего по своим делам земана, так ведь путешествие в одиночку зимой — довольно экстремальное занятие. Службы спасения 911 или МЧС в эти времена ещё не предусмотрено, а зимний шлях — совсем не то же самое, что автотрасса М 6 'Москва—Волгоград'… Потому–то путешествие в составе вооружённой группы — пусть и на должности повара — гораздо предпочтительнее. Хоть и говорят, что под властью монголов почти прекратился дорожный разбой, но тут ключевое слово 'почти'. Одиночке и пары–тройки местных шишей хватит за глаза, не говоря уже о волках, охотящихся по зимнему времени стаями…

Ну вот, накаркал.

Выехав на опушку из очередного леса, маленький отряд резко остановился. Сын земана, ехавший в голове, развернул лошадь и подскакал к кошевке и потряс спящего Жбана–старшего за плечо:

— Просыпайся, отец! Неладное впереди!

Выбравшись из–под тёплой полости саней, мы со старым земаном, прихватив оружие, поспешили посмотреть, что случилось.

Впереди, действительно, было неладно. Шагах в шестистах на вершине холма, контролирующего подходы к прибрежной деревеньке из десятка дворов и ледовой переправы — явно построенной на месте брода — чернели обгорелые скелеты степняцких юрт. На грязном изрытом снегу тут и там валялись раздетые трупы людей и полудесятка мохнатых монгольских коней.

Множество отпечатков овечьих копытцев, людские и конские следы тянулись в разные стороны: одни ныряли в лес чуть в стороне от дороги, по которой мы ехали, другие — гораздо большим числом — уходили в сторону деревни и находящейся поблизости от неё переправы. Причём, в отличие от сгоревших юрт, в которых, судя по всему, размещался очередной монгольский ям, либо сторожевая застава при стратегически важном броде, ни один дом чешского поселения не пострадал от огня, да и трупов в зоне видимости не наблюдалось. Впрочем, точно также не наблюдалось ни дыма очагов, выбивающегося из–под стрех курных крестьянских халуп, ни какого–либо движения на единственной 'улице', если можно так назвать пространство отделяющее рассыпь тут и там раскиданных домишек от размежёванных полей. Не слышно было и звукового фона: ни голосов, ни мычания, хрюканья и блеяния скота, ни гусиного гогота (это в приречной–то деревне!), ни прочих стуков и тресков.

Непонятно…

Добравшись до сгоревшего становища, воины нашего отряда принялись за подробный 'осмотр места происшествия'. Вскоре отыскались с полдесятка тулов со стрелами, придавленный тушей коня малый монгольский лук, сломанную сулицу европейской работы. Больше всего удивили аккуратно поставленные на снег драные сыромятные постолы с засунутыми внутрь онучами. Моё недоумение рассеял молодой Франтишек, указавший на следы сапог на снегу и пояснивший, что не иначе, как один из налётчиков решил прямо на месте переобуться в свеженамародёренную обувку. А что тут такого? Обычные правила ведения войны в эти времена: 'что спроворил у врага — то и твоё!'… А что вы хотели: даже в наёмных отрядах вейводы кметам выделяют лишь минимально необходимую сумму, всё нужное, включая оружие с доспехами, как правило, воины добывают своими силами.

Ничего не поделаешь: до настоящей, регулярной армии с её денежным довольствием и дисциплиной феодальному обществу — как до Марса на карачках…

После нападавших нашему отряду здесь разжиться особо нечем, и самое лучшее — в темпе исчезнуть, оставив минимум следов. Как поступают оккупанты всех времён и армий при нападении на их гарнизоны с попавшимися под горячую руку местными жителями — понятно. Не хочется стать прообразом картины 'Казнь заложников'. Похоже, подобные мысли посещают не одного меня: кметы встревожены, поглядывают по сторонам с опаской. Жбан–старший возвращается к кошевке:

— Ну, что крутитесь, как слепнём в жопу укушенные? Тут люд богоспасаемый и без нас управился. Ну–ка, ходу, чтоб тымчасом за пять миль угнать. Гой–да!

Вновь захрустел снег под копытами и полозьями, забренчали металлом сбруя и стремена. На рысях проехали мимо опустевшей деревни, осторожным шагом миновали скользкий настил поверх речного льда из веток и соломы, перемешанной с глиной, именуемый здесь переправой. Через полверсты натолкнулись на след, явно оставленный бежавшими жителями деревни: дохлую клячу, впряжённую в волокушу с кучей горшков и торчащей из этой кучи прялки. Видно, у хозяев по бедности не нашлось саней, нужных на зимнее время, вот и кинулись вывозить имущество тем, транспортом, какой был. Вот только 'дизель' в одну лошажью силу 'не потянул' и сдох в самом прямом смысле слова. Не повезло… Впрочем, раз у волокуши не заметно замёрзших хозяйских трупов, значит, всё–таки повезло: живыми ушли, следовательно. А что хурду–мурду бросить пришлось, так, пока голова да руки на месте, барахло новое всегда нажить можно.

Миновали волокушу не задерживаясь. Едем по следам беженцев. Что характерно: народ явно тащит с собой не только всякие горшки да инструмент, но и всю имевшуюся скотину. Не удивлюсь, что тех овец, чьи следы пестрят утоптанный снег, хозяйственные крестьяне прихватили на том же пожженном монгольском становище. Скоро Рождество, седлакам будет, чем разговеться. Если, конечно, не попадут под горячую руку карателей. А те–то точно должны появиться.

Когда зимнее солнце стало клониться к закату, отряд, так и не встретив никого из беженцев, свернул с укатанного шляха на боковую дорожку, которая спустя минут сорок привела нас к подножию пологого холма с возвышающимся за сосновым тыном трёхэтажным донжоном из камня и брёвен, окружённого хозпостройками.

— Тут мой свойственник живёт, пан Карел Влчичениш. Сына моего старшего крёстный. Отдохнём у него денька два, новости узнаем. А то ведь тут до монгольских улусов куда как ближе: пушта мадьярская, почитай, в седмице пути. Да и лошадям, как ни крути, роздых потребен.

— Как же так? Ведь нам в Пражском Граде быть нужно поскорее?

— Когда нужно будет, мастер Белов, тогда и доберёмся. Всё едино до Рождества мне людей в копейщики никак не собрать: вербовка — дело не быстрое.

У частокола засуетились фигурки стражников, торопливо закрывающих при нашем приближении тяжёлые створки ворот. Раздался хриплый рёв сигнального рога. Вскоре поверху тына то тут, то там заблестели шлемы на головах кметей и редкими зубьями поломанной расчёски выросли копья. Стоило нам подъехать шагов на сто пятьдесят, как со стены раздался зычный голос:

— Кто такие? Чего вам здесь надо?

Ян Жбан толканул меня локтем:

— Ну–ка, мастер, покинь сани–то. Говорить поеду, а ты не пан и не подпанок, потому и не нужно, чтобы тебя рядом видели.

Ладно. Мы не гордые… То есть гордые, но применяться к обстоятельствам и здешним порядкам всё равно приходится. Отстёгиваю полсть, закрывающую ноги и пол–туловища, уже привычно выскакиваю из кошевки, прихватив на всякий случай свой походный мешок.

Ноги сразу утопают в снегу почти до колен, и я тут же отстаю от отряда. Ну, да ничего: до укрепления осталось всего ничего, добреду.

Над тыном возле ворот выросла голова в отороченной рыжеватым мехом зимней шапке:

— Кого тут черхмант носит в эту пору? Назовись, кто такие, с каким делом приехали?

Один из наших бойцов заорал в ответ:

— Отчините ворота! Земан Ян Жбан с сыном Франциском изволит проведать пана Карела! Позовите же пана Влчичениша, пусть встретит тот кума своего!

— А сколько вас?

— Все тут, сами зрите: с хлопами десяток!

'Не понял? А меня что, не посчитали? Так ведь замковые ребята могут и паёк на меня зажать! Не, это не дело. Надо быстрее шевелить ногами, блин горелый!'

Вояки за тыном, видимо, посовещались с кем–то из начальства во дворе, но вместо того, чтобы широко распахнуть ворота перед гостями, запустили в нашу сторону камень из пращи. К счастью, тот не поразил никого из моих спутников, с силой пробив снег прямо меж передних копыт ближайшего к укреплению маштака. Похоже, это был аналог предупредительного выстрела. Вот только 'стой, стрелять буду' никто крикнуть не догадался. Видать, местный 'Устав гарнизонной и караульной службы' пока что не написан. Кстати, надо будет поинтересоваться этим вопросом, раз уж связался с вояками…