Воин-Врач IV - Олег Дмитриев Страница 34

Хару. Выгода — дело десятое. Уверенность в соседях и друзьях, в том, что дети и внуки будут хранить мир и жить достойно — вот что главное. И цены́ не имеет, — проговорил, помолчав, старый хан. И сын был снова полностью согласен с отцом. В очередной раз поблагодарив Богов и Вечное Синее Небо за то, что позволяло ему продолжать слушать родной хрипловатый голос. Живой.

С юго-запада регулярно приходили свежие сводки, на основании которых передвигались фигурки на карте, той самой, что была нарисована на шкуре так давно. Фома, принёсший в подарок золотых всадников, лёгких степных и тяжёлых германских, и подумать не мог, как угадал: наглядность перемещения союзных и вражеских войск была потрясающей, даже вечный спорщик Ставр согласился.

Итальянский «сапог» перекрыли над всем «голенищем». Вездесущие степняки, сновавшие по чужим землям, как у себя дома, передавали вести Байгару, осевшему в каком-то богатом дворце Вероны. Он не уставал слать благодарности Всеславу за необычное, но крайне успешное и грамотное планирование. С такими потерями воевать было непривычно, но очень приятно любому военачальнику, это тебе не встреча в чистом поле лоб в лоб, где на исход сражения влияло множество факторов, и случалось, что даже победившая сторона теряла безвозвратно девять из десяти ратников. Сейчас же действия степных банд, то есть мобильных формирований, сводились к блокированию портов и перевалов, где в ущельях малыми силами, с большим запасом стрел, о чём Чародей упоминал не раз, пара десятков, занявших удобные высоты, могла удерживать несколько сотен. Стрелки́ менялись чуть ли не раз в сутки, уставших и измождённых там не было — отдыхали они в предгорьях, где хватало непривычной, но вкусной еды для них и сочной травы для лошадей.

Для латинян, привыкших к сытой, размеренной и безопасной жизни, это было в новинку. В очень неприятную, а для многих — фатально, смертельно неприятную.

Верные слуги, помощники и друзья Святого Престола заканчивались стремительно. Аббаты и епископы, не казавшие носу из-за стен монастырей и соборов, тщетно рассылали монахов в поисках тех, кто регулярно и исправно доставлял вести в Рим. В некоторых краях уже не находили никого. В иных вестники заламывали такую цену, что впору Девам Мариям, мраморным или нарисованным, было начинать ругаться, как портовым грузчикам. Или плакать кровавыми слезами. Тех бесстрашных или хитрых, кто согласился донести ве́сти за баснословные гонорары, всё равно никто больше никогда не видел, ни отправитель, ни адресат. Но священники на местах этого не знали и продолжали на мессах уверять прихожан, что Господь вот-вот пришлёт Христово воинство из Вечного города и всех спасёт от дикарей.

Не проводились мессы только в приходах вдоль Дравы и в Вероне. Первым было совершенно ясно, что слать на помощь папе Александру некого, а тех, кто найдётся, ждала жуткая участь. В Вероне же приходы закрылись вовсе, изнутри. Горожане просовывали в щели ставен еду для затворников, но те выкидывали её обратно, блажа что-то про казни египетские и постигшую Божью кару. Невозмутимые голубоглазые не по-здешнему степняки не препятствовали ни тем, ни другим. Байгар донёс волю Шарукана и брата его Всеслава предельно ясно: слугам Белого Бога преград не чинить, местным молиться не мешать. Пусть верят, в кого хотят, и надеются, на что угодно. А Боги промеж собой сами разберутся.

Чародеевы воины, что назывались странным словом «натапыр», работали, как отвечали всегда на вопросы и предложения помощи, самостоятельно и по своим задачам, и связь с Киевом, надо полагать, имели собственную, отдельную. По крайней мере, ни один Байгаров голубь и ни одна горлица с их донесениями не улетали. А вот к ним, неуловимым и незримым, словно злые ду́хи, обращаться за помощью доводилось не раз.

Один епископ в пригороде, устав, видимо, звать и ждать Божьей помощи, решил взять дело в свои толстые короткопалые руки. Согнав с монахами в собор женщин и детей, он возвестил стоявшим за оградой степнякам, что станет казнить по одной живой душе каждый час, до тех пор, пока диаволовы узкоглазые слуги не оставят святые земли и верных католиков в покое. И смерти невинных будут на их чёрной совести. Кыпчакам было, признаться откровенно, глубоко плевать на странную логику и крики жирного в сутане. Но то, как берегли и помогали мирным жителям беспощадные в бою воины русов, наводило на мысли о том, что сумасшедшему толстяку следовало помешать.

На спешный зов с причала прискакали трое нетопырей. Двое по отвесным стенам пауками влезли едва ли не до самого креста, заглядывая по пути в каждую щель, пока третий что-то раскладывал на земле, бережно вынимая из заплечного мешка. Спустившись, наблюдатели перебросились парой непонятных и почти неслышных слов с оставшимся внизу. Они разобрали странные свёртки, похожие на толстые, в три пальца, трубки тростника, и одновременно шагнули к собору. Так же легко, но уже втроём, поднялись ящерицами по голым каменным стенам. Трижды прозвучало уханье филина, фигуры на стенах синхронно дёрнулись и неторопливо спустились вниз.

Тот, кто копался в мешке и скручивал странные кульки, попросил на хорошем половецком у сотника доставить побольше воды и молока. Посмотрел на ярко-голубое небо с парой еле заметных облачков, сощурившись, и предупредил, чтобы с правой стороны собора никто из степняков не крутился. Зная, как умеет хлопать в ладоши их князь, кыпчаки на всякий случай отошли от ограды на перестрел со всех сторон, не только справа.

Из всех щелей повалил вдруг густой белый дым, полетели крики и плач пополам с надсадным кашлем. Скоро слышен был только кашель. А потом открылись высокие ворота, и наружу начали выпадать сперва монахи во главе с жирным, а потом женщины с детьми на руках. Русские зачем-то натянули на лица мокрые тряпки и сунулись прямо в дым, уже не такой густой. Полетели на землю ставни, выбитые изнутри сильными и точными ударами. Белые облака поредели ещё заметнее. Русы начали выносить из ворот и складывать под левой оградой задыхавшихся. А когда вышли последний раз с единственным кашлявшим чернявым малышом, велели степнякам помогать: поить людей молоком и давать умыться. Монахам не предлагали, и те продолжали срывать гло́тки кашлем. Который будто по волшебству прекращался у умытых баб и детишек.

Выходя за ограду последний из русских не удержался и пнул епископа в толстый зад. Тот, стоявший на карачках и кашлявший, как собака, грянулся мордой о каменный бортик и тонко завизжал. Выбегавшие на улицу шумные зарёванные бабы, прижимая к груди и таща за руки детей, плевали ему на