Звезда заводской многотиражки 2 - Саша Фишер Страница 37

«Ты придираешься, Жан Михалыч! – строго одернул я себя. – Как умеет, так и одевается. У тебя вообще до сих пор на жопе „Рила“, и ничего!»

Я заказал два молочных коктейля – себе и Лизавете. Откинулся на спинку, сделал глоток сладкого клубничного пойла и расслабился. Слушал треп приятелей-бездельников и чувствовал, как меня вот только сейчас отпустило. Все-таки, визит к родителям и разговор с самим собой оказались делом довольно нервным. Ну или, скажем так, тревожащим.

Треп опять крутился вокруг личной жизни тех, кто не присутствовал. Ощущение было такое, что мне пересказывают сюжет мыльной оперы с какой-нибудь сто двенадцатой серии. И предыдущие сто одиннадцать я прохлопал ушами. Так что особенно я не вникал. Мне просто было хорошо от самого факта, что вокруг меня люди беззаботные, что не надо думать о сложных проблемах мироздания и великой цели своего существования в этой вселенной.

Был соблазн пойти к Венику продолжать банкет после закрытия «Петушка», но я ему героически не поддался. Потому что ключ Феликс мне так и не выделил, а приходить за полночь как-то невежливо. Так что на пороге кафешки я сделал всем ручкой и направился домой. Через минуту услышал за своей спиной торопливый стук каблуков.

– Ваня, нам надо серьезно поговорить, – строго сказала Лизавета, ухватив меня под руку.

– Ммм, а я думал, что ты со мной больше не разговариваешь, – усмехнулся я.

– Ты меня очень обидел, – насупилась Лизавета. – Не хочешь попросить прощения?

– Милая, я всегда готов! – бодро сказал я. – Мне встать на колени, чтобы ты поверила, что я ужасно раскаиваюсь?

– Хочу! – в вызовом сказала она, остановилась и топнула ногой.

– Лизавета, я ужасно тебя обидел и очень раскаиваюсь! – я отвесил шутовской поклон и плюхнулся на одной колено. Черт, стукнулся больно об наледь! В чем именно я раскаиваюсь, я понятия не имел. Просто давно уже уяснил, что в таких делах с женщинами лучше не спорить. Или сейчас растает, и все будет хорошо. Или еще многократно повторит, в чем я там провинился. Кажется, задавал всякие вопросы неуместные, но это не точно.

– Вставай! Вставай! – внезапно зашипела Лиза и навала дергать меня за руку вверх. – Вот дурак, люди же смотрят!

– А ты меня уже простила? – спросил я, заглядывая ей в лицо.

– Какой же ты все-таки... – она дернула меня так сильно, что я думал, что рукав оторвется. – Да, простила, уже простила, только встань!

Я поднялся и оказался с ней вплотную. Обнял за талию, она прильнула к моим губам. Меня опять обдало приторным запахом ее духов. А на губах я почувствовал парафиновый вкус ее помады. Вряд ли отпечатается, холодно...

– Ваня, пойдем ко мне? – положив голову мне на плечо сказала Лизавета.

– У меня встречное предложение, – прошептал я. – Давай начнем заново. С конфетно-букетного периода, а? Цветы, свидание, ммм?

– Давай Новый год вместе встречать? – выпалила она и посмотрела мне прямо в глаза. – Только ты и я?

– Боюсь, что... – начал я, вспомнив про настойчивое предложение Игоря, от которого, пожалуй что, отказываться не стоило. – Постой, а ты разве одна собираешься быть? А как же ребята?

– Они собираются у Элис, – ответила Лиза. – Но если мы будем с тобой, то я не пойду.

– Понимаешь, какое дело, Лизавета, – медленно проговорил я. – Я должен встретить Новый год с семьей. Но тридцать первого после работы мы можем с тобой встретиться и устроить... репетицию. Как ты на это смотришь?

– С семьей? Тебе что, тринадцать? – Лиза скривила губы.

– Тсс! – я снова приобнял ее и прижал к себе. – Мы начинаем заново, помнишь? Так что тридцать первого в семь часов в кафе «Сказка». У камина. Я закажу столик. Договорились?

Она с минуту молча сверлила меня глазами. Такое впечатление, что она с самого начала хотела устроить скандал с разборкой, но все пошло не по плану, и теперь она чувствовала какую-то недосказанность. Нехотя кивнула.

– Ну вот и славненько, – я чмокнул ее в щеку и сделал шаг в сторону дома Феликса. – Ладно, мне уже правда пора. Сладких снов тебе, милая.

Я торопливо ретировался, перебежал дорогу на последних секундах зеленого и нырнул под арку. Бросил взгляд в сторону девушки, уже почти скрывшись. Она все еще стояла на той стороне перехода и провожала меня глазами. Охохонюшки, вот же засада! Никогда не умел посылать женщин прямым текстом. Даже таких, как Лиза. Ясно же, что она за глаза уже всем прожужжала уши, какой я козел, но в покое меня точно не оставит. С другой стороны, да и пусть... Надо только как-нибудь ей намекнуть, что эти ее духи ужасны. Подарить ей что ли нормальные? Хотя бы какой-нибудь «Дзинтарс»...

Я сидел на стуле напротив знакомой регистратуры и болтал ногой от нечего делать. Феликс уволок Мишку делать фотоснимки, а поскольку общую концепцию этих кадров я уже знал, мы их и по дороге обсуждали, и при первом обходе больницы тоже, то решил, что мешаться под ногами не буду, и остался в фойе у входа. Самом, наверное, пустом месте всей психлечебницы. Собирался делать заметки в блокноте, но вместо этого нарисовал два скрещенных ножика и стилизованную букву «К». Закрыл блокнот и сунул его во внутренний карман пальто. А пальто сдал в гардероб. Медленная и сонная, как будто под транквилизаторами, гардеробщица, выдала мне алюминиевый номерок с цифрой девять, и теперь я как раз сидел и бездельничал. Обдумывая, как бы мне попасть в палату бабушки без присутствия там кого-то еще. На железных воротах сегодня дежурил другой санитар, Павлик. От Пети он не особенно отличался, выглядел как родной брат. Я бы даже сказал, близнец. На улице бы встретил, не отличил. Могу попробовать проскочить...

Вообще, дурак я. Надо было снова идти с Мишкой и Феликсом по палатам. Просто отстать в какой-то момент и нырнуть в палату к бабушке. Одна только беда. Палата закрыта на замок. И нужен ключ, чтобы попасть внутрь.

– А ты что не пошел с ними? – раздался из окошечка регистратуры женский голос. – Вы же вместе статью пишете, разве тебе не надо видеть, что этот твой щеголь фотографирует?

– Сначала посмотрю, что он наснимает, потом напишу, – бездумно ответил я.

– Ох, не нравится мне эта затея, – женщина вздохнула. – Несчастных больных же снимаете. Может он один раз оступился, а позор на всю жизнь.

Отвечать я не стал.