Небо в кармане! (СИ) - Малыгин Владимир Страница 52

— Николай, а ну-ка пойдём в кабинет! — и тут же переводит взгляд с меня на жену. — Дорогая, извини, но нам с сыном нужно срочно переговорить. Ты же сможешь удовлетворить своё любопытство в другой раз.

Да дома идём молча, отец впереди, за ним я, замыкает наше шествие мачеха. Уже у крыльца осторожно прикасается к моей руке, вынуждает тем самым удивлённо оглянуться.

— Николай, ты только постарайся сначала выслушать отца. Дмитрий Игоревич тебе добра желает. Просто… — женщина замялась. Видно было, как с трудом подбирает нужные слова. Наконец, договорила. — Ты очень сильно изменился за время нашего отсутствия. И я, и отец это видим и пока не знаем, как к этому относиться. Прежний ты был злой мальчишка, вздорный и слабохарактерный, нынешний же совсем другой. Мне тяжело с тобой таким разговаривать, а уж отцу… Поэтому прошу, выслушай всё, что он тебе скажет и не торопись с ответом, подумай сначала хорошо. Услышал ли ты меня?

Кивнул в ответ. Говорить нечего, да и не хочу. А подумать есть над чем, хотя бы над этими словами. С чего бы это Дарья Александровна меня предупреждать принялась?

— Ступай, не нужно отца заставлять ждать, — отпустила мой локоть мачеха, улыбнулась и перекрестила напоследок.

И это было очень, очень неожиданно…

Вошёл, притворил за собой дверь, остановился посередине.

— Чего замер? Проходи, садись, — отец подождал, пока я усядусь в кресло, подошёл к двери и плотно её притворил. На мой вопросительный взгляд ответил:

— Чтобы любопытные не подслушивали.

Уселся в своё любимое кресло, помолчал, потарабанил пальцами по столешнице, тихим голосом заговорил:

— Если бы не был твёрдо уверен, что ты мой сын, то сегодня подумал бы, что подменили тебя! — нетерпеливым движением руки остановил готовые вырваться у меня слова, продолжил так же тихо, но твёрдо говорить. — Ещё весной мой сын не был способен не то, что своими собственными руками что-то сделать, но даже подойти к мастерским! Это был, как ты неоднократно во всеуслышание заявлял, не твой мир. Ты никогда не разговаривал с простыми людьми, держался своего круга приятелей. Да, мне не нравился твой выбор, но я молчал, уважая его. Надеялся, что со временем ты сам разберёшься, кто из них кто… Всё-таки ты мой сын, кровь своё дело сделает. Так я думал. И оказался отчасти прав.

Отец не утерпел, встал на ноги, прошёлся до окна, постоял минуту молча, развернулся, уставился мне в глаза пристальным взором:

— Как можно так измениться за одно лето? Что так на тебя повлияло, что ты забыл не только своё первое увлечение, эту Марию Удомскую, но и её прилипалу-братца. А Жорж? Раньше мы только про него и слышали. Жорж то, Жорж сё. То он от нас не вылезал, то ты с ними в одной компании пропадал днями. А теперь как обрезало! Не скрою, я этому очень рад и горд за тебя. Но что так могло на тебя повлиять, что ты переменился буквально на глазах?

Сижу, слушаю, молчу. Что сказать, не знаю. То есть, знаю, конечно, но об этом лучше промолчать. Отец же подождал-подождал, да и снова заговорил:

— Может быть, кто-то другой, более опытный и старший подсказывает тебе все эти мысли? Кто? Учителя? Нет, Степан говорил, это у тебя началось ещё раньше, до их прибытия в усадьбу. Тогда единственное, что можно предположить, это появление нового товарища? Ты должен, просто обязан меня с ним познакомить. Пойми, это и в твоих интересах тоже! — и тут же совершенно не к месту добавил. — Всё-таки ты мой сын…

— Знаешь, — после короткой паузы я медленно, с расстановкой начал говорить. — Всё то, о чём ты сейчас говоришь, я забыл. Погоди, не перебивай. Дело в том, что после падения с крыши сарая я потерял память. Полностью. Не знаю, что именно докладывал тебе дядька, но… Что?

— Ты никогда не называл Степана дядькой…

— Вот ещё одно доказательство того, что я говорю правду. Потеря памяти — страшное дело. Пришлось всё учить заново. Я не помнил, как меня зовут, забыл всё, тебя, мать, семью. Степан помог, рассказывал мне днями и ночами про моё детство, юность, про привычки и проделки, про увлечения. Кстати, он точно так же обратил внимание, что я переменил своё отношение к Удомским. И что перестал общаться с Сержем и Жоржем. А про дуэль он тебе доложил?

— Доложил, — кивнул отец.

— И учителей для того нанял, чтобы если не вспомнить, то заново узнать всё забытое. Хотя, — пожал плечами, — Всё узнать за столь короткое время невозможно.

— Постой! — вскочил на ноги отец. — Откуда тогда ты взял все эти знания, как строить планер и самолёт? И эти умения в работе с деревом и металлом? А переделка автомобиля в этот твой самолёт? Откуда?

— Да было бы что там переделывать, — отмахнулся. — На самом деле все эти знания просто сами по себе возникают у меня в голове. Вот только что ничего не было, и вдруг появилось. Как-то так. Сам порой удивляюсь, откуда всё берётся?

— Допустим, — внимательный взгляд отца пронизывает до печёнок. — Слышал я о подобных твоему случаях. Но никогда в такое не верил. Если бы своими глазами не видел, то… Не знаю, не знаю… Хорошо, принимаю, но не понимаю, как такое возможно. А теперь ответь мне, почему мой сын и единственный наследник настолько редко посещает церковь? Я ни разу не заставал тебя за молитвой, ты даже лба не крестишь, когда за стол садишься! Почему? У тебя нелады с Церковью? Неужели ты всё-таки поддался влиянию этих безбожников, Жоржу с компанией?

Вот я и вляпался! А ведь сколько раз Степан мне напоминал о посещении храма? Точно уж не один и не два. А сколько выговоров я от него получил в своё время? Много…

Правда, стоило только приехать отцу, как все его увещевания закончились. Посчитал свой долг воспитателя выполненным? Свалил всё на семью и умыл руки? Молодец, а я теперь огребаю за свою забывчивость…

Хорошо, когда есть на кого вину свалить. Увлёкся строительством и обо всём забыл, и уж не Степан в этом виноват точно. Оправдывает ли это меня? Отнюдь! А что-то отвечать нужно, отец ждёт…

— Виноват, каюсь, — самое лучшее будет сказать, как оно есть. — Настолько загорелся самолётом, что обо всём забыл. Просыпаюсь, только о том и думаю, как сделать его лучше. Чтобы летал дальше и дольше, чтобы грузов много поднимал, пассажиров побольше. Насчёт моторов тоже мысли из головы не выходят. Закрутился! Завтра же и схожу.

— Вместе сходим, — улыбнулся отец. — Ну а теперь расскажи, что ты там насчёт приобретения земли под столицей говорил…

Сгоревший сарай никак не аукнулся младшему Катыкову. То ли интуиция у старшего графа сработала, то ли вовремя занесённый в полицейский участок барашек в бумажке помог, но Жоржа удалось по вдруг возникшей срочной необходимости отправить за границу до возбуждения дела о поджоге. Производство же придержали до поры, до времени. Ненамного, но и этого хватило, чтобы успеть выехать. До границы рукой подать, в экипаже утром выедешь, в городе на проходящий поезд сядешь и через полтора дня на той стороне будешь. Это со всеми таможенными и полицейскими проволочками.

Сам граф отделался одним формальным допросом, да и допросом это назвать можно с большой натяжкой. Скорее, побеседовали с приставом со всем уважением, отобедали, как водится, да и расстались к обоюдному удовольствию. Один с облегчением, что успел единственного наследника куда подальше от греха спрятать и злостью за порушенные им долгосрочные планы. Второй, в полицейском белом мундире, уехал довольным, тяжело отдуваясь после сытного обеда в пышные ржаного окраса усы. Коляска жалобно скрипнула рессорами под мощной тушей пристава и покатила прочь от графской усадьбы, увозя с собой не только самого господина полицейского, но и кое-какие подарки в виде двух полных корзин. Сам же пристав вольготно развалился на сиденье, безжалостно задвинул в угол коляски секретаря и придремал. Всхрапывал, вскидывался, оглядывался по сторонам и отдувался. Косился на замершего помощника и дотрагивался рукой до нагрудного кармана. Проверял, похрустывают ли в нём замечательные бумажки и снова засыпал с довольной улыбкой…