Валера - Dey Shinoe Страница 55

в пакетике-е, — протягивает Овечкина, растянувшись на диване и вытурив Пашку своими активно болтающимися ногами.Мы все вместе садимся на диван, и Лерка начинает разворачивать подарок. Она чертовски долго возится с упаковкой, а когда наконец-то с ней справляется, все, затаив дыхание, ждут вердикта. И я тоже.— Это… — она заглядывает мне в глаза.— Спортивный костюм, — отвечаю.— Он розовый! — хохочет Овечкина, щупая рукав.Лерка мягко улыбается. Говорит:— Спасибо, — и добавляет. — Я примерю.Как только она возвращается в новом прикиде, меня попускает. Всё-таки не прогадал с размером. Сидит идеально. И судя по восторгу Овечкиной, Лере он и вправду идёт.

К дивану подваливают остальные, с закуской и бокалами. Пашка произносит тост, посвящая Лерке некий стих собственного сочинения, под который я чудом не всхрапываю. А затем начинается вакханалия. Девчонки орут песни Миладзе, мы с пацанами спорим, как размер ноги влияет на мужское достоинство. У всех на этот счёт своё мнение. Я считаю, что никак не влияет. Ну, просто поверьте.А потом Овечкина слегка приходит в себя и предлагает разложить картишки. Пока та мешает колоду, я ненадолго отчаливаю на балкон.Вдохнув свежий воздух, я пихаю сигу в рот и подкуриваюсь. В свете закатных лучей Москва выглядит просто офигенно. Внутри меня разливается тепло. Настроение огненное, аж самому не верится, что всё так гладко складывается. Я затягиваюсь и выпускаю дым ноздрями.

— Хорошо, — повторяю, и улыбка сама собой припечатывается к моей роже. Вот бы это «хорошо» оставалось со мной подольше. Без Муторая, и происходящей в ней дичи, и без прыжков из тела в тело. Хотя некое внутреннее чутьё заставляет меня крепче сжать сигарету. А что если… завтра я снова очнусь не в своём теле? — Не, — я отметаю эту мысль, докуриваю сижку в две жадные затяжки и возвращаюсь к ребятам. Но… кажется, слишком быстро покурил. В глазах резко темнеет, когда я хватаюсь за ручку. Я её поворачиваю и заваливаюсь на стеклянную дверь. Ноги сами подкашиваются, и я чувствую боль в голове, боку и коленях после падения. А ещё слышу где-то очень далеко зов Светки, и ребят, и… всё.

***

— Ты облажался, — раздаётся чей-то голос.— Да не хотел я… — и другой, голос совсем мелкого пацаны, ещё даже не поломанный.А у меня башка надвое раскалывается, будто по ней кто-то ногами потоптался, или типа того. Так что базар этих двоих мне вообще ни разу не помогает, ни в курс дела въехать, ни в себя прийти.Я мычу, облокачиваясь на пол, и медленно сажусь на жопу.— Гляди, Кир, этот очнулся! Падла. — Продолжает докучать скрипучий голос первой паскуды. — А я решил, что ты отъехал. Во прикол.Как только я нахожу опору, то открываю глаза в каком-то… блядь, бараке, не иначе. Тут около дюжины двухъярусных кроватей, всё какое-то пыльное, грязное и вонючее. Слева от меня валяется шкет, ноет и хлюпает, пока ему по голове елозит ботинком шкет побольше, но тоже шкет. Ему лет шестнадцать на вид, а тому, которого он чморит, где-то примерно двенадцать или одиннадцать. Хрен его знает.— Хули зыришь? — шкет постарше кивает башкой. — Моргалы выколоть, а?Я перевожу взгляд обратно на комнату. На одной из ближайших кроватей сидит ещё один шкет, примерно одного возраста с тем, что на меня бочку катит, только у него рожа вся в шрамах и взгляд нифига не детский.Все эти дети одеты скромно, без изысков, и у них обувь будто на пару размеров больше, явно досталось от кого-то в наследство. Я наконец-то перевожу взгляд на свои собственные ноги. Так, ну, можно выдохнуть. Судя по всему, у меня есть член. Но мои острые колени и тощие ноги, выглядывающие из-под длинных шорт, нихрена не обнадёживают… они, блядь, детские, никак иначе.— Чё будем с ними делать, Кир?Пацан с изуродованным лицом встаёт резко и лениво подходит ко мне. Он заглядывает мне в глаза, после чего я замечаю, как из-за его спины выглядывает рука, а в руке блестит лезвие ножа.— Убьём. — Холодно отвечает Кир, и ни одна его мышца лица при этом не вздрагивает.— Лады, — акулой скалится его худощавый подельник.И я вдруг осознаю — до сих пор я нюхал полевые цветочки. Здесь и сейчас… начнётся настоящее дерьмо.