Павел Семененко - Запертый в Сибири

Павел Семененко

Запертый в Сибири

Михайло проснулся, почуяв, что сильно зябнут ноги. Потянулся, потёр заросшее лицо и спрыгнул с печи. Остывший дощатый пол обжёг ступни холодом. Взглянув на электронный термометр, заклинивший от грандиозного минуса, Миша засуетился. Ухая и эхая, присел пару раз, помахал руками, размялся. Убрал заслонку печи, дунул, прикрыв глаза от золы. Где-то глубоко в печи ещё алели угольки. Михайло обрадовался — не придётся тратить спичку.

Перетаптываясь на холодном полу, Мишаня перекрестился и прошептал обычную свою молитву: «Господи Всевышний, молю тебя, приведи ко мне 732-ой экипаж космолайнера „Свобода“, туристического космофлота России. Дай мне, Господи, удавить гада проклятого Клима Андрейкина, а потом меня хоть в пекло сунь, а его на райскую поляну. Боле не прошу ничего. Спасибо тебе, Господи».

Натянув штаны, Мишаня нацепил грубо сшитые меховые шлёпанцы, накинул шубу и нажал на кнопку. Вжикнув механизмом, электродверь отворилась. Михайло каким-то чёртом умудрился открутить её от спасательной капсулы и присобачить к избе. С улицы окатило таким лютым холодом, что Миша, громко ухнув, скрючился. Набрал с поленницы под навесом охапку дров и юркнул обратно в избу. С треском переломил об колено несколько лучин. Бросил на тлеющие угольки щепотку «берестушки», и поддержал вспыхнувший огонёк лучиной. Через несколько минут печка гудела и потрескивала не хуже китайского микроядерного движка на больших оборотах.

Михайло влез в кальсоны и через голову напялил свитер. Натянул унты, накинул волчью шубу с капюшоном. Это называлось «одеться наскоро», когда собираешься выйти на мороз совсем ненадолго. Взял кастрюлю, топорик и пошёл в «холодильник». Холодильником назывался большой ящик, сколоченный из самопильных досок, крышка которого была придавлена двумя мешками, набитыми крошеным льдом. Михайло скинул мешки на землю и отодвинул крышку. Отдолбил топориком несколько кусков смёрзшегося оленьего мяса и бросил их в кастрюлю. Закинув мешки на место, он пошёл обратно. Снег хрустел под ногами, вкусно пахло дымом. Мороз так беспощадно драл ноздри и глотку, что аж слёзы вышибало.

На Эдем улетело 99 % населения земного шара. Планета Земля, подарившая жизнь человечеству, была травмирована и в итоге — брошена. В столицах остались презренные отбросы чиновичьей касты, по одному человеку на страну. Их назначили управляющими. Что-то типа смотрителя сельского музея, который и директор, и сторож, и все сотрудники в одном лице. На Эдем улетели даже бомжи. «Пассатный климат, отсутствие плотоядных хищников, живописные просторы». Правительства взахлёб пели, как там хорошо, раздавая гражданство налево и направо, а на деле просто заманивали рабочую силу для сборки дроидов.

Михайло бросил большой кусок мяса в деревянную миску и поставил на подпечек. Зачерпнул из бочки в кастрюлю воды и сунул её ухватом в печь. Вынул из подпола мешок с картошкой, принялся чистить, срезая тоненькие-тоненькие спиралевидные очистки. Пока чистил картошку, напевал отчего-то вспомнившийся гимн России. Во сне ль чего привиделось?

Михайло не понимал, в какой стране он находится. Территориально, конечно, в России, в Сибири, в тайге по течению Тунгуски, 400 км от Ванавары. 6000 км до Москвы. Но прежние границы остались только в старых атласах, гниющих в заброшенных школах. Нынешняя Россия — это несколько сот миллионов квадратных километров на карте Эдема. А здесь не пойми что осталось. Даже как-то совестно за то, что Родина великих русских предков ныне зарастает и разрушается. На улицах Петербурга, по которым прогуливался Пушкин, ныне сор, бардак и запустение. В домах-музеях, где жили и творили великие умы, ныне пируют мыши.

В кастрюльке заклокотал кипяток. По избе поплыл запах мясного навара. На печи пошевелился старый тулупчик, из-под него сначала показалась пятнистая голова с кисточками на ушах. Крепкая, упитанная рысь выгнулась коромыслом, зевнула, посмотрела на Михайло сонным взглядом. Спрыгнула с печи и, рыкнув, потёрлась мордой о его колено.

— Не оттаяли ещё харчи твои, — отпихнул он зверюгу, помяв пальцами кусок мяса в деревянной миске. — Ну, не рычи! Уйди, кому говорю, зараза такая, ошпарюсь ведь!

Михайло вынул кастрюльку и аккуратно ссыпал в неё с дощечки нашинкованную картошку, морковку и луковицу. Достал с полки мешочек, распустил вязки и сыпанул горсть сушеных трав-приправ. После чего кастрюлька была отправлена обратно в печь. Рысь сидела и недовольно сверкала жёлтыми глазами. Миша нашёл её года три назад, совсем еще котёнком, наткнулся на неё у озера. Видимо, тавенские подростки забили её мамку, истощённую родами. С тех пор Лиза, он назвал зверя в честь своей кошки, отъелась не по-детски. На мощных боках её блестела и лоснилась пятнистая шёрстка, а кисточки на ушках симпатично подвивались.

— Ну вот, другое дело. Теперь можно, — Михайло взял оттаявший кусок мяса и положил на разделочную доску.

Рысь, учуяв запах крови, поднялась на задние лапы и вцепилась когтями Михаилу в бедро, неотрывно наблюдая за его действиями.

— Куда?! Дай разрежу, а то подавишься, как вчера, — он разрезал мясо на куски, бросил их в миску и понёс к двери.

Рысь трусила рядом, и когда Михайло нагнулся, чтобы поставить миску на пол, она ударила его лапой по руке. Мясо рассыпалось по полу, рысь с голодным рычанием схватила первый упавший рядом кусок.

— Ах, ты ж, сука! — Михайло схватил её за ухо, выкрутил его и хотел вырвать кусок мяса из звериного рта, но ему это не удалось.

Лиза стиснула челюсти так, что хоть домкрать, чтобы разжать. Михайло хлопнул неистово рычавшего зверя по морде и ещё сильнее выкрутил ухо. Взревев, рысь вцепилась когтями ему в руку, забила задними лапами его по груди. Свитеру весьма и весьма досталось. Лиза разорвала двойную толстую шерсть, как бумажку. Но вовремя поняла, что чем больше она молотит лапами, тем сильнее Михайло выкручивает ей ухо.

— Психовать на меня будешь?! — он хлопнул её по морде и откинул к стене.

Рысь, увидев, как человек встал перед ней на ноги, прижалась к полу и, оскалившись, плаксиво заревела. В её взгляде читалась и трусость, и ненависть и любовь — всё сразу. Будто она думала: «Дай мне спокойно пожрать! Вот пристал-то!»

— Скотина! — рявкнул Михайло, осматривая изодранный свитер. — Психует она! Дрянь!

Он взял с полки моток капроновой нити с иглой, стянул свитер и принялся его чинить, недобрым взглядом поглядывая на рысь и отпуская в её адрес матюки. Та, наевшись, будто бы с безразличием подошла к нему, села рядом, и, облизываясь, следила за его руками. Затем потерлась мордой об коленку.

— Что, гадина? Свитру мне кто порвал, а? — с обидой спросил Михайло, разглядывая шов на просвет. — Вон что! Дырка на дырке!

Рысь пободала головой его бедро и растянулась перед ним на полу. Будто бы говоря: «Ну, я порвала, но ведь женщина, и я жрать хотела! Зато сейчас смотри, какая я благодарная, какая к тебе дружелюбная»!

— Ай ты, — с улыбкой потянул Михайло, потрепав рысь под подбородком. — Ай ты, хитрюга!

Та, в знак покорности, зажмурилась, замурлыкала.

— Ладно, иди-ка. На работу тебе пора. Вставай-вставай. Сработай хоть бы зайчика, — Михайло выпустил рысь на улицу и захлопнул дверь.

Лиза прошлась по двору, обнюхала свои владения, в два прыжка перемахнула через забор, обнесённый частоколом, и бесшумно скрылась среди заснеженных елей.

Михайло завтракал в полной тишине, разглядывая узоры на окне, тронутом морозом. На стене, рядом с окном, на ржавом гвозде висел космопропуск третьего уровня. На нём чисто выбритый, улыбающийся парень на фото и надпись «Яров Михайло Прокопьевич, бортинженер, к-л „Свобода“ ГТРФ». Совсем не похожий на этого густо заросшего мужика, с перепачканными смолой руками.

Миша хлебал мясной суп, заедая его драниками. Пока ел суп, поспел чаёк. Михайло сначала наполнил термос. Затем, плеснув себе немного в кружку, он взял с полки книжку, нацепил очки и прокашлялся.

Попив чайку, он поднялся и отправился в подсобку, пристроенную к избе. Брага бодро побулькивала во флягах. Скоро Оська приведёт «делегацию» из тавенской деревеньки. Надо обязательно выгнать самогон на этой неделе. Если самогона не будет, тавенцы рассердятся. Избу подпалить могут. Мишаня проверил брагу, попробовал на вкус, устремив взгляд в потолок, причмокнул языком. Брага вызрела, можно на днях варить самогон.

Миша снял с подставки плазменное ружьё, щелкнул предохранителем. Раздался звук, похожий на звук фотовспышки — пи-и-и-и-и-ииииии. Давление в плазмобаллоне упало до 0,1 кроны, всего-то на десяток выстрелов. Михайло вздохнул. Это ружьё было единственным его цивилизованным оружием. За пару свеженьких плазмобаллонов он готов был отдать все меха и украшения, которые тавенцы иногда меняли на «горячую воду».