Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть вторая (СИ) - Забудский Владимир Страница 20

— Что бы ты ни пережил в своей стране, Амир, я не вижу никакой связи между этим и твоей террористической деятельностью против нашего государства. Мы не виноваты в том, что с тобой произошло.

— Какая еще террористическая деятельность? Я говорил и снова говорю — я не совершил ни одного преступления с тех пор, как ступил на этот континент. Все, чего хотят прибывшие сюда люди — это забыть об ужасах прошлого и начать жить нормальной человеческой жизнью. Они не рвались бы сюда силой, если бы границы Содружества были закрыты. Но въезд разрешен всем желающим. Иммиграция приветствуется, поощряется. Но когда ты оказываешься тут, то понимаешь, что угодил в ловушку. Система построена так, что 95 % материальных благ припадает на 2 % территории и достается 10 % людям. Все мое преступление состоит в том, что я открыто говорю об этом и требую реформ…

Все говорят об этом, Захери. И требуют реформ. Почему же именно тебя, по твоей версии, посчитали нужным «заткнуть»? Не потому ли, что ты с приятелями собрался применить более решительные аргументы, которым тебя научили в твоем медресе?

— Скажи мне…

Не знаю, что еще хотел спросить меня выпускник религиозной школы. Его прервал требовательный стук в дверь. Не Хесус ли вернулся, не стерпев долгой разлуки? Покосившись на дверной проем, оторванный от проповеди перс нехотя произнес:

— Извини, друг мой.

§ 16

За время его отсутствия меня успело посетить немало мыслей.

Прежде всего я подумал о мордовороте по имени Тайсон Блэк и о его команде из таинственной компании «Эклипс», которая должна была подстраховать мой отряд и перекрыть террористам пути отступления снизу.

Сказать, что Блэк сплоховал — ничего не сказать. «Справедливый джихад» оказался зубастее, чем его описывали. Но разве это могло стать слишком большим сюрпризом для форменного головореза, по сравнению с которым я, по версии его босса Гаррисона, едва ли не щенок? Не верю. Слишком хорошо знаю, что это за люди.

Объединенные миротворческие силы Содружества за время своего существования успели поучаствовать лишь в немногих «гуманитарных миссиях». Ареал действия частных военных корпораций был намного шире, и уж они-то точно не принесли мир ни в одно из тех мерзопакостных мест, где им доводилось побывать.

Я никогда не забуду лицо и слова генерала Чхона, впервые посетившего меня в интернате в 77-ом. Холодные глаза этого человека яснее ясного говорили: он в состоянии решить любую проблему, оставив на ее месте выжженный пепел. «Полковник» Гаррисон с его головорезом Блэком явно были из того же теста. И я не могу смекнуть, как эти машины смерти выпустили из своих когтей кучку террористов, пусть даже оказавшихся искуснее обычного бандитья.

Но теория Захери — это параноидальный бред. Я признаю, что наши власти не ограничены моральными императивами и в определенной ситуации готовы пойти на все. Но они — рациональны. Выстраивать сложную многоходовую комбинацию с разгромом отряда полиции и смертью офицера лишь для того, чтобы очернить какого-то никому не известного диссидента — это смешно. Есть множество способов избавиться от человека, который мешает властям. Поручили бы тому же Блэку прикончить Захери по-тихому — и дело с концом.

Может быть, какие-то детали от меня ускользают. В конце концов, я всего лишь полицейский средней руки, который привык выполнять свою нехитрую работу, а не распутывать политические интриги и заговоры.

И угораздило же меня впутаться в это дерьмо!

§ 17

До сих пор не знаю, почему поездка в Европу в августе 83-го так сильно на меня повлияла. Не люблю проводить анализ собственной психики. Вот как раз с тех самых пор и не люблю.

Я вернулся в Гигаполис, который я в порыве эмоций проклял перед своим отъездом, настолько же смирным, насколько непримиримым я уехал. Я окончательно смирился с утратой родителей, о которых я узнал лишь за несколько месяцев до этого, после почти семи лет отчаянных надежд, что они все еще живы. А вместе с тем, незаметно для себя, я обрезал пуповину, все это время незаметно связывающую меня с канувшим в небытие родным Генераторным. Детские иллюзии и фантазии развеялись. Началась взрослая жизнь.

Многие люди, так же как Амир Захери, считают, что если я иммигрант, то непременно должен разделять их точку зрения на должный способ перераспределения общественных благ. Но они ошибались.

Ещё во время разговора с сотрудницей «Красного Креста» Флорентиной Лопес в затерянном на венгерских пустошах селении в памятном августе 83-го я с необыкновенной ясностью осознал, что безмерно устал от поиска вселенской правды и справедливости.

Вернувшись в Сидней, который с тех самых пор начал называть «домом», я быстро убедил себя в том, что место, которое я здесь занимаю, законно и заслуженно. Скорее даже не так — я принял его как данность. А притязания все новых и новых мигрантов, ютящихся у стен Гигаполиса, я стал воспринимать с такой же озабоченностью, как и большинство обывателей, опасающихся, что их уютный рай кто-нибудь разрушит.

Хоть я и не имел пока права голоса, на словах я поддерживал либеральную партию сенатора Элмора, которая предостерегала против повторения непродуманной политики Сиднея времен Свифта и выступала за компромиссное решение проблемы социального неравенства. Даже сумел убедить Бена МакБрайда, чья семья традиционно была настроена консервативно, проголосовать за либералов. На этом я считал свой долг солидарности с мигрантами исполненным.

Принятие циничного постулата «Правда у каждого своя», который я ранее привык гневно отвергать, как оказалось, очень сильно упрощало жизнь. Жизненное кредо полицейского, «Я всего лишь исполняю свой долг», делало жизнь еще проще. А последние остатки юношеского идеализма выветрились из меня в 86-ом, когда непомерное профессиональное рвение едва не стоило мне всего, что я имел. С тех самых пор, как бы я не проводил день, я спал крепко, избавленный от тяжких прений с собственной совестью.

Аргументы Амира Захери не были для меня новы. Араб ошибался, когда говорил об «информационном анклаве», как и о «подмене личности» в интернате. Я имел вполне объективное понятие о действительности.

О двух годах в «Вознесении» у меня сохранились самые неприятные воспоминания. И хоть я готов был, скрепя сердце, признать, что суровая школа интерната укрепила мой дух, я ни за что не стал бы петь дифирамбы тамошним садистам-воспитателям, как это делали многие выпускники много лет спустя. Я даже не на шутку поругался со своим давним знакомым, Энди Коулом, когда в прошлом году он поехал туда читать лекцию о своих успехах несчастным неофитам.

В моей памяти еще была свежа печальная история о судьбе индийской семьи Пракашей, как и десятки подобных, которыми продолжали делиться с общественностью волонтеры организации «Вместе» и других общественных движений за права беженцев.

Однако по мере взросления до меня дошла суровая правда жизни, которая состоит в том, что не существует никакого злого умысла и вселенского заговора, из-за которого возникли неравенство и бедность, как не существует и магического решения этих проблем, при котором все останутся счастливы.

В процессе восстановления после Апокалипсиса человечество постепенно нарастило свой ресурсный потенциал, но он всё ещё остался ограничен, как он был ограничен во все времена. Если перераспределить эти ресурсы поровну между всеми: что ж, все они будут полуголодными и несчастными. Однако такое насильственное перераспределение грубо нарушило бы естественные законы экономики, не говоря уже о море крови, которым оно бы сопровождалось. Человечество уже проходило этот этап в прошлом веке. Ничем хорошим это не закончилось.

А значит, имеем жестокую капиталистическую реальность: кто-то жирует, кто-то живет в нищете. Социальная справедливость сводится к эфемерной возможности добиться процветания своим умом и трудолюбием. Если ты не настолько самонадеян, что хочешь изменить мир, тебе остается лишь определиться со своим местом в пищевой цепочке, и с набором методов, которые ты готов использовать ради того, чтобы на нем удержаться.