Татьяна Мудрая - Костры Сентегира Страница 31

— Я понимаю не всё, что ты говоришь.

— Господи милосердый, да ты что — никак девственник?

— Может быть, и да — в твоём смысле.

— А на свой собственный пол лишь тайком облизывался? И с женой не спал? То-то она на тебя пророкам твоим нажаловалась. Чтобы последили хорошенько.

— Откуда ты знаешь?

— На семь пядей в землю вижу. И таким вот сокровищем правоглавники понапрасну прокинулись! Да на тебе в пору было крест ставить. Или там — икс и игрек. Как на святом.

— По-твоему, такое, как у меня, — и вовсе не грех, а…

— Неоценимая и неоцененная доблесть, мой милый. Эх, молодёшенек ты и всю жизнь проходил в шорах, иначе бы знал, что способов, коими ублажает свою плоть человечество с самой первобытности, — буквально океан. Это раздельное владение женщинами и супружеские ячейки — нововведение.

— Знаю о том.

— Энгельсизм-морганизм, ага. Происхождение семьи, частной собственности и государства. Этнологическую периферию социалисты вытащили в центр, да так и оставили. А то бы поняли еще, что гомо-гетеро-, транс- и прочие, куда более экзотические варианты сексуальности заложены в нас природой изначально. Конструктивный хаотический момент.

— Карди, ты уж слишком преисполнена полемического задора. Я снова мысли не улавливаю.

— Это когда ты ее ловил, скажи? Только и делал, что извращал меня по-своему.

— Что же ты меня не накажешь?

— Коплю обиды.

Во время разговора она сняла своё «исламское» платье и пробовала приладить слуцкий пояс непосредственно к шароварам, делая поперечные витки и перекидывая через плечо, как сари. Выходило странновато.

— А насчет моей затейливой мысли — объясню, так и быть. Понимаешь, истинных геев обоего рода рождается и в самом деле очень немного: это резерв природы, как бы образец, который сам себя множит в пограничных ситуациях, когда нашей общей матери становится невмоготу носить на себе размножившееся человечество. Если гейство как модус поведения перенимают обычные люди — ситуация разряжается. Если его начинают преследовать хотя бы на словах, как в эпоху Ренессанса, или на деле, как в Средние Века, в ход идут чума, французская болезнь, церковный раскол, тридцатилетние и семилетние войны, охота на ведьм, иприт с люизитом и на худой конец испанка.

— Ты переворачиваешь с ног на голову. Болезни и войны мыслятся как возмездие за грех излишней тварности человека.

— Вот как? Тогда пускай меня поправят.

Она сбросила пояс, который лег на пол необъятной пышной грудой:

— Вот, смотай и убери пока. Всякие цепочки и балаболки тоже. Придётся самим к Эрранте нашей наведаться. Порыться в резервах и ресурсах.

— Можно ученику еще спросить?

— Замечаю я, что ученик вспоминает об учтивости в строго определенных ситуациях. Когда вопрос касается скрытой сути дела. Хорошо, давай спрашивай.

— Какая цель нашего исхода?

— А ты сам не угадываешь?

— Клочками, что никак не сложатся в целое полотно.

— Тогда итожу. Я должна пройти свой жизненный путь — ну, скорей, топографическую или там географическую метафору этого самого, — подцепляя на себя все приключения, какие на нём попадаются. Но не превращаясь в снежный ком: спутника и челу можно взять только однажды. Так что спасать тебя мне было вроде как ни к чему, да разве, по совести, такого избегнешь? Тем более что всё предрешено: отчего, кстати, и выбегают на нашу общую дорогу всякие воплощения, олицетворения и многозначимые обстоятельства. Вот, а теперь запомни, что ты попросил неположенного, а я поступила против учительского обычая и своего желания. Еще один должок за тобой.

Обитель Эррант находилась неподалеку и занимала весь бельэтаж дряхлого палаццо наподобие венецианского с подобающим антуражем: решётки на окнах, простирающиеся вверх, к подоконникам парадных спален, и вглубь полуподвала дугами, копьями и стрелами, внутри — слегка кривые и косые зеркала в полный рост, живо напоминающие первые изделия Мурано, люстры с обилием хрустальных висюлек, голубой фарфор напольных ваз — и чернявая девица, что подстерегала посетителей сидя в кресле с альбомом гравюр в руках.

Удостоверившись, что хозяйки нет на месте, Кардинена коротко объяснилась с ученицей, которую называла Хель.

— За поношенными вещами вниз, — любезно ответила та. — Туда, где наш главный мастер обитает. Я так думаю, он уже оценил вашу обувь и походку, а большего ему не нужно.

В подвал вела узкая лестница, по бокам которой стояли на постаментах в виде четырехугольных колонн две мраморных статуи в полный рост: черного кота нубийской породы и такой же белой кошки.

— Частичные ипостаси Тергов, — вполголоса пояснила Карди. — Воплощения ночи и дня. Кот — темнота и солнце, кошка — свет и луна. Что означает их постоянное бодрствование в течение суток.

— Инь и ян, — глубокомысленно кивнул Сорди.

— Нет полных подобий, ученик. Всё в мире сходно лишь отчасти.

В каморе, куда они спустились, было полутемно, лишь трепетало на неслышимом ветру пламя толстых фигурных свечей в виде… Сорди то ли затруднился, то ли постеснялся определить форму. Коренастый человек средних лет, в ермолке, со слегка беспокойным взглядом тёмных глаз уже поднялся им навстречу. Поздоровались, раскланялись — Сорди уже начал смекать, что здесь это целая наука в ряду прочих наук, — и его спутница сказала:

— Мне надо порыться в бесхозных образцах — точнее тех, что считаются бесхозными.

— Разумеется, — ответил он с несколько холодноватой вежливостью. — Вам всем требуется одно и то же, причём такое, что бы само по себе починилось и отстиралось. Даже если вам здесь предоставлены самые изысканные одежды.

— Не вполне справедливое замечание, мастер, — отозвалась Кардинена со всей возможной учтивостью. — Мой ученик удовлетворен тем, что носит, а я мало того что, не обинуясь, признаю своими все подарки судьбы, они и в самом деле таковы. С чужого плеча отроду не наряжалась.

— Нечто в этом роде я заметил сразу же, как увидел вас на подходе к дому — вы оба двигались, как в танце. Правда, один из вас пока не знает своей собственной телесности и склонен принять любую форму, как вода в сосуде, но уже и эта вольная игра изумляет. Другой — или, пожалуй, другая — уже определила себя как играющую во всех обликах — и во всех временах сразу.

— Вы меня узнали, — Кардинена чуть вздрогнула и тотчас же согласно покачала головой. — Верно говорят, что удивляться здесь — напрасный труд. Так я могу…

— Естественно, вы можете попробовать, — кивнул он с легким сомнением, — однако этих маскарадных принадлежностей здесь целые груды — и я не замечал, чтобы за время моего служения они уменьшились хоть сколько-нибудь значительно.

Кардинена, как ни удивительно, почти на слушала его речей, несколько сомнамбулически ощупывая взглядом — или даже неким нюхом — громоздящиеся позади мастера вавилоны. Бесформенная тёмная пестрота уходила вглубь помещения: по временам дрожащий огонёк фокусировался на ленте золотного шитья или кашемировой шали с огурцами, на разрезном, всём из лент, рукаве ландскнехта, художественно продранной джинсе или клочке бледной кисеи, утяжеленной речным жемчугом. Кажется, обувь тут также попадалась — удивительного вида убор в виде непарного сапожка или платформы на тонком прямом стебле, во всяком случае, пробовал выдать себя за неё, но без успеха. На ногу он явно не налезал, скорей на голову. Сорди подивился смешению времен — видно, рылись в здешней куче основательно, — однако тут Кардинена издала удовлетворенное… он бы определил это как марсианское уханье, но посовестился.

Она нырнула куда-то вбок, потянула нечто за угол, заставляя кучу мятого тряпья расступиться…

Это был длинный балахон из гибкой желтоватой лайки, на котором отчего-то не было видно никаких швов, кроме тех, что требовались для кроя. На плечах его скрепляли пряжки в виде полированных стальных осколков, оправленных желтый в металл, сбоку отвисало нечто вроде длинного плоского хвоста, со внутренней стороны дублированного тем же гранатовым шёлком, который был на камзоле Сорди.

— В белом кавалерийском плаще с кровавым подбоем… — пробормотала Карди. — Можно было сразу догадаться по выявленным знакам. Гелла, кот, ермолка… Королева Марго вот запропастилась куда-то.

И громко:

— Мастер, мне бы выбить пыль из коттара и переодеться.

— Чистый он, — ответил тот. — А примерить можно и поверх всего прежнего.

В самом деле, балахон был довольно объёмист или просто удачно сшит. Когда его натянули через голову и правильно расположили складки, оказалось, что накидка в виде крыла вшита в правый боковой шов, идёт наискосок по груди, спадает на левое предплечье, наполовину пряча под собой широкий, раструбом, рукав, неким хитроумным способом крепится на плечах обеими фибулами и расстилается по всей спине почти до щиколоток, но так, что узорная кромка одежды же выступает во всей красе.