Вороны вещают о смерти - Анастасия Командор Страница 42

Редкие случайные встречи с друзьями в селе ограничивались теперь лишь вежливым приветствием. Враждебности, какую предрекал Яромир, не чувствовалось. Видно, не стал никому рассказывать о Чернолесе. Однако и не было прежней открытости. Друзья все реже звали меня играть, рыбачить или собирать вместе ягоды. Уже давно я чувствовала себя чужой среди них, но только теперь это почувствовали и другие.

Наверно, стоило бы попытаться сохранить друзей, хоть изредка с ними видеться, чтобы не остаться в конце концов в одиночестве. Как-то исправлять положение, пока не прослыла затворницей. Но пока не было на все это времени.

У дома я взяла лёгкую тростниковую корзину для трав и отправилась на задний двор. Там по краям огорода густо рос чистотел. Он нужен для изготовления мази от кожных болезней. Старейшина рассказал, что у одного мужчины затылок и руки покрыты зудящими красными пятнами, и я надеялась, что чистотел поможет избавиться от напасти. Не зря ведь его так называют.

Солнце проглядывало сквозь рваные облака на середине пути к высшей точке — самое время для сбора растений. Я опустилась на колени и принялась наполнять корзину листьями и стеблями чистотела, сочащимися оранжевым соком. Взгляд то и дело тянулся к лесу впереди.

Я скучала по нему. По особому аромату сырой земли и прелых листьев, по тишине и защищённости. И по разговорам с Лихо.

Взыгравшая во мне в тот день обида давно прошла, оставив после себя пустоту и грусть. Я знала, почему он принял такое решение, и не собиралась сердиться. Не собиралась упрямо настаивать на своем, торчать день и ночь у границы Чернолеса, безрассудно привлекая ненужное внимание, как ребенок, который из вредности делает все назло. Просто смирилась с его решением, приняла. Чтобы проявить уважение к чужому выбору, не обязательно соглашаться с ним, нужно лишь позволить этот выбор сделать.

Иногда я вглядывалась в чащу в надежде увидеть мерцание в тенях между деревьями, желтый огонек или хотя бы тень. Представляла, что и Лихо наблюдает за мной, приглядывает. От таких мыслей делалось одновременно и тоскливо, и тепло. Теперь мысли — единственное, что я могла себе позволить.

В лесу вдруг запела кукушка, так ясно, будто сидела где-то неподалеку. Вспомнились байки у костра, и почти не думая, просто в шутку, я громко позвала:

— Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось?

И замерла, приготовившись считать.

Молчание. Только ветер заплясал в листве.

Я лишь усмехнулась. Кажется, в той истории говорилось про первую кукушку, а в начале лета она уже была далеко не первой.

Чистотела я набрала достаточно, и теперь нужно было хорошенько размять его пестиком в кашу, залить льняным маслом и дать настояться три дня. После отжать и смешать масло с разогретым воском. Вот только в избе заниматься изготовлением не хотелось — матушка всякий раз ругалась, когда я приносила в дом травы. Говорила, что незачем тратить время на то, что не приносит семье никакой пользы.

Поэтому чистотел пришлось отнести в сарай. Там уже сушились развешанные под потолком травы. С другой половины сарая шел густой запах куриного помёта и соломы, и все ещё пахло коровой, слабо, почти незаметно. Наверно, всегда будет пахнуть, ведь корова прожила здесь столько, сколько и я живу на свете.

Теперь нужно принести масло из дома. Я вышла во двор — что-то изменилось, зависло в воздухе. Солнце спряталось, свет его потускнел, и ветер налетел с запада, заставив цветы склониться к земле. А потом показались вороны. С нестройными криками они полетели к селу.

Холодок пробежал по позвоночнику, и сразу мысли вернулись к молчаливой кукушке. На какой-то миг я уверилась, что вот сейчас птицы закружат над моей избой.

Они пролетели над головой и устремились дальше, а потом с хриплым карканьем затанцевали в небе на другой стороне холма. Над другим двором. Совсем другой семье предвещая горе.

Глава 18. Послушная дочь

Пробуждения давались особенно тяжело после грозовых ночей. Я неподвижно лежала, глядя в потолок как сквозь густой туман. В голове тоже был туман, и ещё побаливала грудь, будто на ребра давило что-то изнутри. К необъяснимой утренней боли я уже привыкла, и потому лишь рассеянно потерла солнечное сплетение в ожидании, когда утихнет.

В углу над головой сидел маленький черный паук посреди пыльной серебристой паутины. Каждое утро я глядела на него, и он всегда был там, а мне нравилось представлять, что это Макошь присматривает за мной через своего помощника. Глупо так думать, ведь на свете столько людей значимых, судьба которых гораздо интереснее. Вряд ли богине есть хоть какое-то дело до нас. Но я все равно представляла. Каждому хочется считать себя особенным.

Только спустя некоторое время я поняла, что паук виден слишком хорошо, и что в доме гораздо светлее обычного. Протёрла глаза от влаги и огляделась.

Ставни оказались распахнуты. Матушка стояла на коленях на лавке в ночной рубахе, наполовину высунувшись в окно. С улицы доносился невнятный шум, голоса или даже крики.

— Что там такое? — сонно поинтересовалась я, подходя ближе.

Матушка мельком взглянула на меня через плечо и мрачно проворчала:

— Видно, снова нечисть дел наворотила за ночь. С рассвета село на ушах стоит.

Тревога всколыхнулась после ее слов. Что принесла очередная грозовая ночь? Уж точно ничего хорошего ждать не следовало.

— Пойду разузнаю, что стряслось.

Я потянулась за чистой рубахой, а матушка проговорила мне в спину:

— И так ясно, что в колдовскую ночь делается. Ну теперь-то до них дойдет, что не следовало ведьму эту отпускать. Она, небось, дождалась, когда ее сила возрастёт, и теперь мстит тем, кто за пожар в ответе.

— Томира? — нахмурилась я. — Она не колдунья.

— Ну да, как же! — зло выплюнула матушка. — Надеюсь, сожгут ее наконец. И поделом! Давно пора ответ держать…

Меня такая ярость даже напугала слегка. Ни разу на памяти она никому зла не желала. Могла быть хмурой и неприветливой, могла бросить в сердцах обидное слово, но смерти желать… Видно, считала женщину виновной. Вот только в чем? В смерти сестры она до сих пор меня винила — по крайней мере на словах.

— Зря ты на нее думаешь, — примирительным тоном сказала я. Поверх рубахи надела через голову запону, второпях повязала пояс — кривовато — и принялась яростно расчёсывать волосы. — Я точно знаю. И не позволю ей плохого сделать.

— Да ну? — вскинулась матушка