Сергей Синякин - Монах на краю земли

Четыре премии в 2000-ом году: "АБС-премия" в номинации "Художественная проза", "Сигма-Ф", "Бронзовая улитка" и "Интерпресскон" в номинации "Средняя форма"

Сергей Синякин

Монах на краю земли

***

Все осталось позади - и мучительные допросы, и наигранный гнев следователя Федюкова, и тоска полутемной мрачной камеры, где в дневное время по дурацкой тюремной инструкции нельзя было лежать или ходить из угла в угол, как этого требовали взвинченные неопределенностью нервы. Напоследок энкавэдэшник долго и мрачно размышлял, рисуя на чистом листе бумаги концентрические круги и непонятные зигзаги, потом вздохнул и хмуро спросил:

- Честно скажи, Аркаша, прямо выкладывай: как будешь вести себя на суде?

- Без утайки, гражданин следователь! Следователь посопел.

- Так кто ты? - снова спросил он.

- Кадет, гражданин следователь! - без запинки отозвался Штерн.

- Это для меня ты кадет, - хмуро заметил следователь. - А для суда?

- Кадет, конечно, - удивился Аркадий Наумович Штерн, бывший аэронавт ОСОАВИАХИМа, а ныне подследственный из Лефортовской спецтюрьмы. - Что же я, враг самому себе?

- Молодец, - Федюков поиграл карандашом, подвигал бровями, скучающе полистал пухлое дело. - А за что арестован?

- За распространение клеветнических измышлений, льющих воду на мельницу попов и религиозных фанатиков, - без запинки доложил Штерн.

- Точно?

- Как в аптеке! Следователь сжал мохнатую лапу, и карандаш с треском переломился на две неровные половинки. Штерн заворожено смотрел на обломки карандаша. Следователь усмехнулся.

- Вот так Аркаша, - удовлетворенно сказал он. - И не дай Бог, если мне твое дело вернут на доследование.

- Вы же в Бога не верите! - не удержался подследственный. - Тоже, значит, льете воду на мельницу религиозного фанатизма? Федюков ухмыльнулся.

- Гад ты, Аркаша! - убежденно сказал он. - Классовый враг, пригревшийся на груди нашей молодой советской науки!

Следователь был в прекрасном настроении. Как говорится, кончил дело и гуляет, соответственным образом, смело.

- Чай пить будешь? - спросил он.

- Буду, - дерзко согласился Штерн. - С лимоном и бутербродами.

- Вот сволота! - грустно констатировал следователь. - Ты читал, что Ленин о таких, как ты, мракобесах писал?

- Никак нет! - отрапортовал Штерн, уже понявший за месяцы своего заключения, что со следователями не спорят и ничего им не доказывают.

Следователи просто выполняют указания свыше, и любое противоречие задевает их нежную душу настолько, что они тут же пускают в ход свои пудовые кулаки. Штерн уже прошел через все испытания. Для следователя главное, чтобы все шло, как по писаному. Разумеется, писанному ими самими.

Посидев в камере и пообщавшись с такими же бедолагами, ощутив мощь следственной машины на своих боках, Штерн понял, что правило не плевать против ветра было придумано умными людьми. Находились, правда, ретивые, которые пытались найти закон и справедливость. Однако уже через неделю и они покорно подписывали протоколы с самыми бредовыми показаниями, а в камере смущенно оправдывались стечением обстоятельств, застенчиво пряча в тень синяки и кровоподтеки на скулах. Штерн быстро усвоил правила игры, в которую оказался втянут против воли и в которой был бессилен изменить установленные кем-то правила; осознав это, протоколы он подписывал сразу, следя однако за тем, чтобы написанное Федюковым не могло повредить другим.

Поведение подследственного пришлось Федюкову по душе. Не выделывается, гаденыш, адвоката не требует, в протоколах расписывается без нажима. Правильный подследственный. Экономит дорогое время работника госбезопасности. И на товарищей зря не клепает. Сам виноват, мол, сам и отвечу. Такому в мелочах и навстречу пойти не грех. Он пододвинул Аркадию Наумовичу обвинительное заключение, и Штерн, не читая и не выпендриваясь по поводу орфографических ошибок, без раздумий написал, что ознакомился с этим заключением и целиком с ним согласен. Следователь шумно вздохнул, спрятал дело в сейф и широким жестом пригласил Аркадия Наумовича к столу.

- Садись, - сказал он. - Чай будем пить… с бутербродами. А ты мне расскажешь про эту… про аэронавтику свою.

- А не боитесь, гражданин следователь? - усмехнулся Штерн. Федюков поднял брови, долго и подозрительно взирал на непонятно чему веселящегося подследственного, потом буркнул, тайно ожидая подвоха:

- Чего мне бояться?

- Меня же за эту самую аэронавтику арестовали, - сказал Штерн.

- Выходит, вредная наука. Вдруг и вас за ненужное любопытство привлекут? Такого оборота Федюков не ожидал - он побагровел, надулся, но тут же багровость лица сменила мертвенная бледность, словно за спиной своего подследственного Федюков увидел саму Смерть или ее заместителя по исполнению приговоров.

- Вот и пои такую сволоту чаем, - буркнул Федюков. - Шуточки у тебя, как у Николая Ивановича Ежова. Садись, подлец, и про Усыскина рассказывай! Это правда, что вам Блюхер именные часы вручал?…

Суда Аркадий Наумович ждал с особым нетерпением. Ночами он разучивал свою оправдательную речь, которая, как ему казалось, камня на камне не должна была оставить от доводов обвинения. В конце концов, есть неоспоримые научные данные, добытые героями науки! А против доказанных научных фактов, по его мнению, идти было невозможно. Факты, уважаемый гражданин следователь, они и в Африке факты. Придется вам, товарищ Федюков ответить за провокационное избиение научных кадров молодой советской республики. Да, Аркадий Штерн не академик Павлов, но и его вклад в науку не менее ценен, чем труды академика! И считаться с этим придется всем, а в первую очередь вашему вонючему ведомству. При социализме никому не позволено человека безвинного в тюрьму сажать, не царское беззаконное время! И славное имя Алексея Усыскина научная общественность вам марать не позволит. Нет, не позволит! Пусть он, Штерн, молод, но как член ВЛКСМ, он тоже верен заветам вождя мирового пролетариата и будет отстаивать свою научную правоту в самых высоких инстанциях, вплоть до Центрального Комитета партии. Да! Вплоть до Центрального Комитета!

Только напрасно Штерн разучивал эту самую свою речь. Не было никакого суда! Зря он готовился к схватке с государственными обвинителями, которых оставили в заблуждении отдельные нечестные научные руководители типа Мымрина и Авдея Поликарповича Гудименко. Штерна долго держали с группой таких же унылых бедолаг в темном облупленном предбаннике. Каждый побывавший в зале, где отправлялось правосудие, выходил оттуда бледный и растерянный, и обозначенный ему срок в десять лет без права переписки или семь лет лагерей усиленного режима с последующим поражением в правах на пять лет, вгонял оставшихся в предбаннике в животный страх и сомнения в собственной судьбе. Наконец пришло время и Аркадия Штерна.

За столом, покрытым зеленым сукном, под большим портретом Сталина сидели трое. В центре был невысокий лысый судья в полувоенном френче, по бокам его располагались двое военных, судя по звездам в петлицах, в немалых чинах. Судья обладал тихим, тонким и оттого противным голосом. Ворот френча был тесен судье, и он то и дело пытался оттянуть его пальцами, чтобы дышалось легче.

- Фамилия, имя, отчество, год рождения? - с одышкой спросил судья.

- Штерн Аркадий Наумович, восемнадцатого мая одна тысяча девятьсот пятнадцатого года, - сказал Штерн.

- Вы признаете себя виновным? - спросил судья, бегло проглядывая обвинительное заключение.

- Видите ли, гражданин судья… - промямлил Штерн.

- Достаточно, - махнул рукой судья и поочередно наклонился в обе стороны, совещаясь с военными. Совещание было кратким, после обмена мнениями троица пришла к согласию и судья в гражданском встал, держа обеими руками листок синей бумаги, похожей на оберточную.

- Штерн Аркадий Наумович, - сказал он. - Вы признаны виновным в измышлении и распространении слухов религиозного характера, порочащих социалистический строй и советскую науку. На основании статьи пятьдесят седьмой прим. десять трибунал приговаривает вас к пятнадцати годам лишения свободы с последующим поражением в правах сроком на три года. Вам ясен приговор?

- Но гражданин судья… - Штерн был изумлен и сломлен. Скорый суд так потряс бывшего аэронавта, что он не находил слов. Впрочем, его оправдания не требовались никому. Военные проглядывали какие-то бумаги и на подсудимого внимания не обращали, в глазах гражданского были скука и пустота.